, а когда им удалось погубить тех, которые были лучше их, остались у дел они одни, и это было единственной причиной, почему народ терпел их: он не имел никого другого, более достойного, кому можно было бы вверить кормило правления. Другие же говорили, что он единственный виновник всех происшедших до тех пор несчастий и что следует ожидать, что он же и только он окажется виновником тех ужасов, которые ожидают город впереди
[33].
Алкивиад, пристав к берегу, не сошел тотчас с корабля, опасаясь врагов, но, взобравшись на палубу, высматривал, не пришли ли его близкие. И только тогда, когда он заметил своего двоюродного брата Евриптолема, сына Писианакта, а вместе с ним и прочих родственников и друзей, он, наконец, сошел с корабля и поднялся в город, причем сопровождавшие его приготовились к защите на случай нападения. Он выступил в совете и народном собрании с оправдательной речью, в которой доказывал, что он не кощунствовал и пострадал невинно. Затем было произнесено еще несколько речей в том же духе; говорить во враждебном ему тоне никто не решался, так как народ не допустил бы этого. Как человек, который в силах восстановить былую афинскую мощь, он был провозглашен архистратегом всех войск с неограниченными полномочиями. Первым делом он дал афинянам возможность совершать по суше торжественную процессию мистерий, которую афиняне из страха пред врагом отправляли тогда по морю, выведя для защиты паломников всех солдат. Затем он произвел набор войска — 1500 гоплитов, 150 всадников и 100 кораблей. На третий месяц после своего возвращения на родину он выступил против отпавшего от Афин острова Андроса, а вместе с ним были посланы избранные стратегами сухопутных сил Аристократ и Адимант, сын Левколофида. Алкивиад высадил свое войско в Гаврии, на территории Андроса. Когда же андросцы выступили из стен для защиты своего города, афиняне прогнали их назад и заперли в городе, причем небольшое количество был убито; в числе павших были и лаконцы, находившиеся в городе. Алкивиад поставил трофей и, пробыв там несколько дней, отплыл в Самос, а затем продолжал войну, пользуясь этим пунктом как исходной базой для своих операций.
За короткое время до этого лакедемоняне, по истечении срока навархии Кратесиппида, послали навархом Лисандра. Прибыв в Родос и взяв оттуда корабли, он отплыл в Кос и Милет, а оттуда в Эфес и остался там с семьюдесятью кораблями до прибытия Кира в Сарды. Когда же тот прибыл, Лисандр отправился к нему с послами из Лакедемона. Там они рассказали о поведении Тиссаферна и просили самого Кира оказать какую только возможно поддержку в этой войне. Кир ответил, что всякое содействие лакедемонянам было предписано ему его отцом и вполне соответствует его собственным убеждениям, что он привез с собой пятьсот талантов, но если этого не хватит, то он готов тратить свое личное имущество, полученное от отца; если же и этого не хватит, то он готов разбить трон, на котором он сидит (а трон этот был весь из золота и серебра). Лакедемоняне одобрили это и посоветовали ему установить каждому моряку жалованье в размере аттической драхмы, поясняя, что если жалование будет таково, то афинские моряки покинут свои корабли, так что в общем результате это будет выгоднее. Кир согласился с этим, но сказал, что не может поступить иначе, чем поручил ему царь. Ведь существовал договор, по которому он должен был давать каждому кораблю, сколько их ни будет у лакедемонян, тридцать мин в месяц. На этот момент Лисандр промолчал; когда же после ужина Кир, провозгласив тост за здоровье Лисандра, спросил, какому подарку он был бы более всего рад, Лисандр ответил: «Если ты каждому моряку прибавишь к жалованию по оболу». С этих пор жалованье стало четыре обола вместо трех. Кир заплатил все жалованье, которое он задолжал за прежнее время, и еще за месяц вперед, так что войско стало много бодрее. Афиняне же, услыша об этом, впали в уныние и послали к Киру послов через Тиссаферна. Но Кир не принял послов, несмотря на то, что Тиссаферн просил его об этом и убеждал поступать так же, как держал себя он сам по наущению Алкивиада, а именно — тщательно наблюдать, чтобы ни одно эллинское государство не стало могущественным, но чтобы все были бессильными из-за междоусобиц.
