Русские американцы должны были рекрутироваться из числа пореволюционной интеллигенции, лишившейся былых иллюзий. ЛЦК откровенно делал ставку на интеллигенцию, чем заслужил упреки в буржуазности (вполне справедливые) и сменовеховстве. Принципиально ЛЦК был далек от сменовеховцев, но некоторые интеллектуальные ходы он у них позаимствовал — преимущественно у их подсоветских продолжателей, например у редактора журнала «Россия» Исая Лежнева, пытавшегося обосновать роль интеллигенции в преобразовании страны[42]. В статьях «На „стыдную“ тему» и «Восстание культуры» Лежнев писал, что интеллигенция — не социальный слой, а особая функция культуры, функция скачка через отсутствующую «середку», то есть через срединное сословие. Оно есть на Западе — в отличие от России. Интеллигенции же на Западе нет, ибо нет нужды в возложенной на нее миссии создания цивилизации, заполнения пропасти между высотами культуры и неграмотной деревней. Интеллигенция существует в России и на Востоке — в Индии, Китае, Турции, Японии. Любопытно, что место России в системе народов соответствует месту интеллигенции в системе общества. Россия — та же «середка», пространство между культурной Европой и архаичной Азией, короче, Евразия. Молодая советская интеллигенция в союзе с прагматичной бюрократией должна создать «середку» — цивилизацию, оседлую жизнь, разумные навыки потребления[43].
На эту тему Николаем Адуевым был написан стихотворный роман-гротеск «Товарищ Ардатов» (1929), очень оптимистичный, как оптимистичным был, вернее, хотел быть, за единственным ярко выраженным исключением, весь литконструктивизм. Ардатов, герой гражданской войны, оказался погребенным под развалинами склада, откуда он выбирается шесть лет спустя, уже в эпоху нэпа. Как и положено, приспособиться к ней он не может. Нэп стал триумфом рационального подхода к жизни, отказом от идеократического утопизма. Техника есть символ эпохи, избравшей своим девизом компетентность, техника необходима всюду, от государственного строительства до искусства любви и воровского ремесла. Адуев — восторженный трубадур зажиточной и перспективной России, вернувшейся к здравому смыслу. Один из характерных мотивов романа — шахматы, часто встречающийся в искусстве того времени (Маяковский, Тихонов, Безыменский, Е. Полонская, назвавшая Ленина «шахматистом народных смятений»; вспомним также Нью-Васюки Ильфа и Петрова и «Шахматную горячку» В. Пудовкина). Шахматы представали не столько символом социально-классового манихейства (черные и белые), сколько выражением идеи порядка, одолевающего хаос, строгой комбинаторики современного логического (не идеологизированного) мышления. Не случайно в романе играется дебют Рети, визитная карточка гипермодернистского направления в шахматах.
