Как истинные исследователи, Хогарт и его спутники изложили результаты своей поездки в обильно иллюстрированной брошюре, названной «Пятидневное паломничество», к которой была также приложена вычерченная Джеймсом Торнхиллом карта.
Вернувшись домой и удостоверившись, что «Карьера шлюхи» раскупается с прежним успехом, мистер Хогарт принялся размышлять над следующей своей серией — «Карьера распутника».
ИССЛЕДОВАНИЕ ПОРОКА ПРОДОЛЖАЕТСЯ
Быть может, его самого несколько озадачила безысходность гравюр, посвященных Мэри Хэкэбаут, и он решил на этот раз стать не только созерцателем, но и судьей. Он спешил быть беспощадным к тому, что прежде демонстрировал почти бесстрастно. Одновременно с этим и несколько неожиданно он возмечтал отыскать и запечатлеть добро, поскольку осуждение предполагает существование добродетели, которую при всем желании нельзя найти ни в одном персонаже «Карьеры шлюхи».
Сверх сказанного Хогарта влекла за собой инерция начатого и начатого хорошо. Но известно, что поспешное продолжение удачного начала, желание повторить то, что однажды принесло успех, чаще всего приводит к разочарованию: все уже сказано, нового в душе не накопилось, память опустела. А остановить воспламененное счастливыми днями творчества воображение, охладить встревоженный ум художник не в силах.
В «Карьере распутника» Хогарт спешит изобразить то, что не успел показать в истории Мэри Хэкэбаут. Да и не все, что пришлось узнать ему за последние годы, можно было показать в судьбе потаскушки. Пора было подыматься в более высокие сферы.
Сначала, правда, он сделал гравюру, в которой, видимо, хотел сказать многое из того, что перешло затем в «Карьеру распутника». Он убедился еще раз, что в одном листе не выразить все, что хочешь. Гравюра же эта, по сути дела, стала прологом к «Карьере распутника». И называлась она «Современная полуночная беседа».
Мистер Уильям Хогарт, будучи (за редкими исключениями) человеком воздержанным, имел немало возможностей познакомиться с развлечениями состоятельных людей, в число которых начинал постепенно входить. Он не раз бывал свидетелем, а иногда и скромным участником, таких пирушек, перед которыми возлияния пятерых путешественников по Темзе казались детской игрой. И если джин еще не вытеснил окончательно идиллический эль из дешевых пивных, то в дорогих тавернах его место давно заняли крепкие напитки. Говорят, что тори предпочитали портвейн, а виги — французские вина, но результаты и торийских и вигских попоек стирали политические разногласия.
