Тем более Гулливер казался лицом реальным (хотя и изрядным фантазером) и вошел в жизнь как ее полнокровный участник и придирчивый критик.
Хогарт не успел или не дал себе труда задуматься над истинным смыслом книги. Он отнесся к роману с той же непринужденной свободой, с какой Свифт — к реальности. Хогарт додумал книгу. И сделал не вполне приличную гравюру: в наказание за то, что Гулливер потушил в королевском дворце пожар способом, хорошо известным читателям, лилипуты ставят осквернителю монаршьего жилища клизму.
И хотя юмор гравюры сам по себе не слишком хорошего вкуса, оправданием столь неожиданному сюжету служит идея политическая. Под Гулливером подразумевалась Англия, спасшая себя тоже не совсем пристойным способом — признанием Ганноверской династии и поддержкой министра-взяточника Уолпола. Вполне вероятно, что замысел иллюстрации не принадлежал самому Хогарту — слишком уж запутана была аллегория. Но все же это была первая политическая карикатура Хогарта.
Сам же он по-прежнему далек от того, чтобы понимать собственные устремления, он озабочен заработками и жизненной суетой. Давно замечено, что даже очень талантливые люди часто склонны добиваться успеха отнюдь не в той области, к которой предназначила их судьба; Хогарт не был исключением. Сказанное относится, впрочем, не столько к иллюстрациям, сколько к писанию больших, торжественных картин, подобных тем, которые возбуждали его воображёние еще в детстве. Обидно думать, что этот человек, умевший мыслить независимо и дерзко, потратил бездну времени на смертельно скучные картинки, давно забытые даже самыми искренними его почитателями. Где-то в глубине его оригинального и острого ума, на дне гордой и упрямой души прилипла банальная мыслишка, что только большая, написанная на многозначительный сюжет картина достойна называться искусством.
Если Хогарт и пробовал писать маслом до 1724 года, то есть до поступления к Торнхиллу, то об этом решительно ничего не известно. Надо полагать, что первые серьезные уроки живописи он получил именно от сэра Джеймса и что первые его опыты были вполне в духе учителя. Недаром же Торнхилл вскоре пригласил Хогарта помогать ему в работе над росписью одного особняка.
И вот Хогарт, глумившийся над Кентом, над застоявшимся, как старое болото, академическим искусством, пишет свои первые картины с утомительной традиционностью. Он скован вкусами времени, им самим осмеянными, и еще не подозревает, что здесь начинается незримая и ему неведомая трагедия его художнической судьбы.
