Вечером приготовил проповедническую статистику за минувший год. Крещений с Собора всего 271, меньше, чем в предыдущие многие годы. А я, когда на Соборе прибавил содержание катихизаторам, льстился надеждою, что они за то явят особенную ревность. И выходит, что от размеров содержания нисколько не зависит успех проповеди. Иметь это уроком на будущее время.
5/17 января 1899. Вторник.
Школьных занятий не было по причине похорон сегодня дочери Императора. Я весь день занимался отчетами.
За всенощной вдруг увидел катихизатора из Мито, Фому Оно. Почему, думаю. Подходит после всенощной тут же в Соборе.
— Дело имею к Вам, — говорит.
— Что за экстренное такое дело?
— Переговорить насчет ученика Семинарии Кавамата.
— Что же такое?
Затянул он, по своему обычаю, длиннейшую речь, из которой не зрялось мысли, точно из тумана просвета.
— Да сущность в чем? — спрашиваю.
— Кавамата не хочет поступать приемышем в дом, куда его прочили, а хочет по окончании образования служить Церкви.
— Доброе желание. Что же дальше?
— Дома говорят ему, что не будут больше содержать его.
— Вы–то тут при чем же?
— Я приехал объяснить это.
— Это можно было сделать письмом; даже и не письмом, а «хагаки», достаточно было бы, чтобы объяснить это. Зачем Вы из–за такого пустого предлога оставляете Вашу Церковь? Завтра такой большой праздник, а в Мито христиане и общественной молитвы не будут иметь из–за Вашей отлучки. — Да это совсем и не Ваше дело. Пусть родители Кавамата напишут мне об этом. А с Вами мне и говорить об этом нечего.
Вернувшись из Церкви, я застал у себя «коочёо» Сенума — тоже трактовать о том, что Кавамата хочет учиться для поступления на церковную службу, а родители лишают его за это содержания. Сказал Сенума, чтобы истребовать у родителей свидетельство, что они отдают сына на службу Церкви, тогда и будет принят на церковное содержание.
6/18 января 1899. Среда.
Богоявление Господне.
Утром было крещение, между прочим, дочери Ивана Акимовича Сенума и его супруги Елены, которая, как молодая мать, пресмешно обращается с своей дочкой, точно с куклой, — все смеется на нее и тормошит, хотя та спит невозмутимо. Нет приятнее подобного зрелища — матери, возящейся с своим чадом, и какое это драгоценное чувство творец внедрил родителям, — любовь к своим порождениям!
Холода настоящие крещенские; оттого, должно быть, и в Церкви мало было: впрочем, благочестивые люди все пришли и с любовью брали освященную воду в сосуды для своих домов. Между прочими встретился на крыльце, выходя из Собора, Иов из Одавара (что был в «Сооси»), столь ссорящегося с о. Петром Кано; сунул под благословение свою дочку и показывает в платке бутылку с святой водой. «Вот, пришел взять святыни для своей хижины», — говорит. Я его благословил и дал просфору. «А примирился ли?» — Спрашиваю. — «Нет еще, но на пути к тому», — отвечает.
