«Да, голубчик». Рита щурилась на дым, идущий от моей сигареты, и маленькими глотками пила арманьяк. Похоже, я застал рецидив давнего спора. «Да, голубчик. Та последняя зима была хороша: белая и длинная, как второй акт „Лебединого“». Она словно поддразнивала Виктора.
«Знаешь, любовь к русской зиме может тебе дорого обойтись. Твои родители слишком часто принимали у себя заезжих краснобаев и слушали ангажированных писак в монпарнасских кабаках. Ты пошла по их стопам, веришь всему, что говорят на ваших идиотских сборищах при полпредстве». Вот что он сказал, прежде чем уйти, ни с кем не простившись.
Остаток вечера Рите на старом разбитом пианино аккомпанировала мадам Жюльет. Белль тихонько подскуливала хозяйке. И, надо сказать, у нее это неплохо получалось.
Вчера у Серафимы был выходной, а Хенрик работал. Подозреваю, она не хотела говорить со мной при Хенрике. У Серафимы острые ускользающие зрачки и напористая речь. «Не обращай внимания на Виктора, он просто не хочет, чтобы Рита уезжала, – сказала она. – Их семьи приехали сюда в августе семнадцатого. Перед Советами они чисты. Разве только происхождение».
Лексикон у Серафимы соответствующий. Как из той листовки, что давно валяется на столе в Ритиной комнате. «Родина ждет тебя!», такая там шапка, а дальше текст с апострофами вместо твердых знаков. Сплошное заикание.
«И вообще дело не в снеге и зиме, что за ерунда. Виктор не знает про письмо. Здесь мы все равно никогда не станем своими. А там бесплатное лечение у лучших врачей, даже бесплатная операция, если понадобится. Медицина у них достигла фантастических успехов».
Письмо пришло месяц назад. Его написала неблизкая родственница Ритиного отца. Рита перечитывала его несколько раз. В нем еще было про то, что можно продолжить обучение в консерватории. Разумеется, бесплатное.
Потом Серафима сказала, что, по имеющимся данным, в Ленинграде живет моя дальняя родня, и я могу написать им, если захочу. Интересно, откуда
тамзнают обо мне, и от кого эти данные, и откуда они у Серафимы.
Впрочем, дурацкий вопрос. Дело у них поставлено на широкую ногу.
«Мы с Хенриком тоже собираемся». Ничего подобного от Хенрика я не слышал. «Во всяком случае, я – точно». Мое молчание раздражало Серафиму. «Что скажешь?». Сказать мне было нечего. Все зависит от того, какое решение примет Рита.
Скоро я сдаю в типографию мою книгу. В ней стихи на польском, русском и несколько на французском. Она посвящена Рите.>
