Зал прибытия в аэропорту показался ему довольно необычным. Здесь чем-то сильно пахло — Клокман не смог сразу определить, что это был за запах. С черным чемоданом в руке, он, как положено, прошел через пропускные пункты.
В архитектурном отношении зал был весьма примечательным: стеклянные стены — крыша с кровлей из гофрированных листов стали — во всем чувствовался размах.
По залу носилась стая ворон. На балках у них были свиты гнезда. Снежинки.
Клокмана ждали трое; прямо небольшая делегация, не без гордости отметил он. — Возглавлял ее импозантный мужчина в шубе из волчьего меха, с тяжелой нижней челюстью и большими ушами: герр Смунк. За ним стоял худой, не по годам дряхлый парень с сивыми усиками: герр Вазелин. Замыкал группу близорукий, рассеянный на вид коротышка в немного мешковатом костюме: герр Ляйхт.
— Какая радость! Дорогой герр Клокман, — воскликнул герр Смунк и прижал нашего друга к своей широкой груди, покрытой волчьим мехом. — От него, что ли, пахнет?
Ладонь у герра Вазелина была гладкой и скользкой, как обмылок. Он поклонился.
Пахло вроде не мылом.
Над господином Ляйхтом не переставая с карканьем кружили вороны, это бросалось в глаза еще и потому, что от Смунка они, по-видимому, старались держаться подальше.
У Ляйхта ладони были довольно влажные.
Он, казалось, был слегка не в себе.
Наша группа двинулась к выходу. Было морозно. Огромные ворота. Руки Ляйхта покрылись мурашками. — Он попросил у Клокмана глоток шнапса: «Вы ничего с собой не захватили?» — Смунк шествовал впереди; он поднял меховой воротник, прикрыв уши.
Вазелин, как и Ляйхт, был в одном пиджаке.
Снаружи ветер намел сугробы снега, на фоне темного неба поблескивали вороньи клювы.
Пустыня.
Фантастика!
Какой закатили банкет! Просто фантастика!
Отель, словно дворец, одиноко сияет во тьме полярной ночи.
Дворец исчезает.
Позади на стенах пылают оранжево-желтым огнем зеркала и меркнут, когда на них ложатся пролетающие тени. Облака дыма. Курильщики. Толстая сигара между жирными пальцами.
Каким же ярким кажется после этого блеск золотых колец на люстрах и потускневшего от времени столового серебра.
Какое-то копошение на коврах. — Клопы?
И поднимаются руки со стаканами, с пенящимися бокалами, и вырываются из глоток радостные возгласы: «Ура! Ура! Ура!»
Это уже не жизнь, а пьяный угар! Хмельной экстаз — восторженное буйство. Раздувшиеся от удовольствия, расплывчатые силуэты качаются в потоках света над столами, за которыми идет пир. И какой пир! Кости трещат. Идет веселый кутеж. И какой кутеж!
