— Он всегда так кипятится, — промолвила секретарша и посмотрела на Палека, слегка склонив голову.
Красотке душа ни к чему.
— Как же мне не кипятиться, черт возьми! — Палек все еще злился, но говорил уже тише. Он потерял задор. — Вот полюбуйтесь, — сказал он Клокману, — полюбуйтесь, какая тут неразбериха.
— Можно нам статистические данные о товарообороте, — это фраза была адресована фрау Кац.
— Разве ты не записал их на видео, дорогой?
Палек кивнул. — На диаграммы просто страшно смотреть. — Он изобразил их руками. После этого он включил телевизор.
На матовом экране появилось подернутое пеленой изображение. Но это были отнюдь не графики.
Клокман смутно различал тяжелые, жирные груди, раскачивающиеся — белесые — вид сбоку! По ним катились капли пота.
Удар рукой — изображение угасло.
— Ну и не надо! — простонал Палек. Он остановился перед телевизором. Он посмотрел влюбленными глазами на секретаршу.
Клоун!
Закряхтели пружины на тахте.
— Как я завидую нашему юному Вагнеру, — вздохнул Палек, поглаживая свою секретаршу по волосам. Может, он позабыл, что здесь был Клокман?
Она-то не забыла. Она улыбнулась. Ее губы были похожи на венок из красных роз.
Они немного пошептались.
Клокман почувствовал, что его затягивает в водоворот. Сопротивляться было бесполезно. Он ее недооценил. Он с головой утонул в зеленых глазах фрау Кац. Они растворились друг в друге. Превратились в альпийское озеро.
Палек многозначительно откашлялся.
Пролетел тихий ангел.
— Не хотите ли немного выпить? — Он схватил квадратный графин с анодированной пробкой. — Я привык к этому, когда бывал в горах: никакого пьянства! Катался на лыжах.
— Разве ты не собирался позвонить жене? Насчет адвоката, — фрау Кац зевнула.
Какое-то мгновение Палек колебался. Не плеснуть ли еще немного?
Он решился.
— Да, ты права. — Он поднялся с недовольным видом. Он взглянул на Клокмана. Очки блеснули. — Он ушел.
Наконец-то!
Клокман и красотка бросились друг другу в объятия. Они долго сидели, прильнув друг к другу. Самозабвенно. Безмятежно.
— Не подумай обо мне ничего дурного, — шепнула она ему на ухо.
Она отстранилась.
Слезы.
— Я всем обязана этому негодяю! Я даже стенографировать не умею. Он сам меня выискал. Это была любовь.
— Я больше так не могу. — Она бросила на Клокмана взгляд, полный отвращения. — О разводе он даже не заикается. Вот — взгляни, какими украшениями он меня увешал, — она схватилась пальцами за ожерелье: фанаты в серебряной оправе.
На ней было традиционное баварское платье.
