Затем я стал раздумывать о резном изображении. На первый взгляд оно выражало враждебность по отношению к прежнему режиму Атона, который нынешний царь пережил, унаследовал и теперь (как это было ясно из его публичных заявлений, действий и вновь построенных зданий) разрушал. Однако совершенное кощунство не было чем-то исключительным, и тут возникал интересный вопрос: почему изображение доставили царю, да еще таким путем, который говорил о тщательном планировании и близком знакомстве с дворцовой жизнью? Если смотреть глубже, в послании таилась серьезная угроза, поскольку уничтожение знака символизировало уничтожение реальности. Царь был также и Солнцем. А значит, уничтожение Солнца и, еще хуже, уничтожение царских имен означало уничтожение царя и царицы в посмертной жизни. Здесь крылось и кое-что еще: откровенное неистовство, с которым были нанесены удары зубилом, говорило о сильнейшем, едва ли не безумном гневе, как будто каждый удар был направлен не на камень, а на вечный дух царя. Но почему и кто это сделал?
Я поднял голову и посмотрел на луну, которая опустилась уже к самым крышам и пилонам храмов, похожая на серпик света в левом зрачке Гора; мне вспомнилась старая притча, которую мы рассказываем детям, — о том, что это был последний недостающий кусочек в разрушенном глазу бога, и как его в конце концов восстановил Тот, бог письма и тайных знаний. Теперь-то нам известно, что это не так, — из наблюдений мы знаем о движениях и конфигурациях небесных тел, в наших звездных календарях записаны их постоянные перемещения и великие возвращения, и через год, и через бездну времен. А потом… внезапно мне пришла в голову мысль: что, если камень должен был донести более очевидный смысл? Что, если он означал затмение? Возможно, имелось в виду настоящее затмение? Возможно, помрачение Живого Солнца было всего лишь метафорой. А если нет? Это казалось возможным, и, так или иначе, мне понравилась эта мысль. Надо будет поговорить с Нахтом — он знает все о подобных вещах.
Я прошел по своей улице, открыл калитку и вошел во двор. Там меня поджидал Тот, настороженно сидевший на корточках, словно он знал, что я вот-вот приду, и заранее принял вид готовности. (Танеферет несколько лет назад настояла, чтобы я приобрел бабуина, поскольку городские улицы становятся все более и более опасными для того, кто работает в Меджаи. Она твердила, что просто хочет сторожа для дома, но ее подлинным намерением было защитить меня, когда я работаю. Чтобы сделать ей приятное, я уступил. А теперь я почти готов признать, что люблю это животное — за его сообразительность, преданность и чувство собственного достоинства.) Бабуин обнюхал меня всего, словно пытаясь догадаться о том, что со мной произошло, потом заглянул мне в глаза со своим обычным сдержанно-пытливым выражением. Я провел рукой по его гриве, и он принялся ходить вокруг меня кругами, не прочь получить еще больше внимания.
