* * *
Проводники пригласили уезжающих пройти в вагон, а провожающих – его покинуть.
Хохотушка Бьёрн неожиданно разрыдалась.
– Учите, девочки, нашу литературу, – сказал Саша на прощанье шведским студенткам. – Ничто так не сближает народы, как литературные герои…
– О да, – закивали они.
– Я перед вашим приездом прочел «Карлсона, который живет на крыше» и, наверное, лучше вас теперь понимаю, чем если бы встретил раньше, не прочтя этой книги.
– Но это детский книга? – удивилась Би.
– Ну и что? – обиделся Саша. – Детская, но интересная.
– О да, интересная. Ой! – закричала Бьёрн сквозь рыдания и, добавив что-то по-шведски, хлопнула себя по лбу. Она извлекла из своего пакета две бутылки шампанского и два блока сигарет «Пэл Мэл». Тут же на перроне мы открыли обе бутылки. Блоки сигарет мы с Сашей из рук не выпускали. Милиционер на всякий случай встал метрах в пяти от нас. Юра достал мятые бумажные стаканчики, которые протекали, если в них оставалась жидкость.
– За Эсэнин! – послав нам воздушный поцелуй, подняла свой «бокал» божественная Анна-Луиза.
Поезд тронулся, и мы прыгнули на ходу в вагон. Я посмотрел на такой же пластиковый пакет с надписью «Березка» в руках у Би. Но то ли она, в отличие от Бьёрн, не вспомнила о подарках для гидов по Москве, то ли она тоже была дочкой небогатых родителей, а может быть она считала свои объятия слишком дорогим подарком даже для меня одного, не знаю. Но, скорее всего, третий пакет полагался Юрке.
Последнее, что осталось в моей памяти, – четыре фигуры на перроне: рыжий Юра чуть сзади вместе с толстенькой Бьёрн, перед ними возвышается Би, а впереди машет рукой неповторимая Анна-Луиза, самая красивая девушка из всех, кого я встречал до нее, а теперь могу сказать – и после.
– Если в Швеции выйдет научная работа, посвященная творчеству Сергея Есенина, с описанием «Ямы», я не удивлюсь, – сказал я Сашке. Мы стояли у окна, и мимо нас проносились подмосковные дачи.
– А кто об этом узнает? – глубокомысленно заметил он.
Поезд трясся как припадочный, выдираясь из городов-спутников Москвы. Редкие дачники на платформах равнодушно глядели в наши окна. Прошли те времена, когда тебе махали вслед приветственно рукой и ты, высовываясь по пояс, отвечал таким же взмахом. А может не машут, потому что знают – никто не ответит, окна со дня их производства намертво прижаты к фрамугам. Но даже в таких герметически запаянных вагонах всегда есть одно открывающееся окно. Найдя такое, мы, стоя возле него, раскурили «Пэл Мэл», каждый из своей пачки, и ощутили себя довольно значительными персонами: едем в Прибалтику писать сценарий и курим по дороге американские сигареты. Такое внутреннее состояние не должно было оставаться только нашим, им очень хотелось поделиться, как актеру всегда хочется перед кем-нибудь лицедействовать, а поэту – читать стихи.
