Спустившись вниз, Павлик набрал четверть ведра картошки (больше не поднять), вылез наружу, отбив ношей все ноги, дошел до огорода и принялся за посадку. Накопал десять лунок, насыпал в них лучной шелухи (так мама делала, говорит, что при перегное витамины, для роста растения, появляются), положил в каждую по одному корнеплоду, засыпал землёй. Довольно осмотрел «начало работы» и принялся за дальнейшее.
Три ходки в ямку и на сегодня хватит.
Остаток дня самостоятельный мальчик провёл за очень важными делами и лёг спать в восемь часов – завтра рано вставать.
Завтра.
Проснувшись с самым рассветом, Павлик выполнил стандартные действия – поел, прибрал, покормил, подоил, собрал. Затем, взял склянку с дождевыми червями, извлечёнными из земли ещё вчера, во время посадки картошки, и теперь перевившимися в клубок (как только умудряются потом распутаться?), удочку и пошел на рыбалку.
А как же недоделанная сельскохозяйственная работа? А что с ней будет? Земля подождёт – не маленькая. И так в неё тысячелетиями человечество себя, без остатка вкладывало (да и остатки тоже, потом в неё же), так что день перерыва, потраченный на душевные радости, она вполне может и простить. Хотя шутить с ней, всё же опасно. Были годы, когда из-за неё родимой, мстящей, методом неурожая, и хлеб, раз в десять, в цене поднимался, и смертность, в таких же пропорциях, бороздила людское поле.
«Кто сказал, что земля умерла?
Нет, она затаилась на время!»
[15]Но Павлика, в силу возраста, не особо заботили эти великовечные проблемы – они же ничто, по сравнению с Сом Сомычем, ожидавшим его на дне Мопассановского пруда.
Лет сорок назад, когда орудия сельскохозяйственного труда уже вовсю усовершенствовались и очень облегчили жизнь деревенского работяги, мужики в Егре, под давлением своих же баб, пришли к выводу, что пора бы научится отдыхать, причём по возможности, культурно, как «в заграницах». И поработали они лопатами, и потрудились на славу, и углубили овражек небольшой, что рядом находился, и пропустили через него речушку Камышевку, и благоустроили близлежащую территорию, и приготовили всеобщее место для приятного времяпрепровождения, и возгордились собой трудящимися, и напились потом тоже не слабо.
Вот оно – рождение.
Затем, в биографии водоёма появилась новая глава – и имя ей «Имя».
«А масло то масленое не по масленому».
Из своей «ссылки» вернулась Любочка Дубцова и сразу же облюбовала живописное место омовения и солнечных ванн. «Хоть какой-то островок цивилизованности, эстетства и тонковкусия, в этом царстве уличных туалетов и свекольных румян» – любила она периодически повторять. Причём это изреченье преподносилось всем и не по разу, но глаголющая, умудрялась произносить его постоянно на свежий манер и с новыми интонациями, так что оно не приедалось – каждый раз, как в первый. Под её руководством, со временем поистрепавшееся место было облагорожено, и «для придания антуражу» сколочено несколько беседок – чтоб «как в рассказах Мопассана». Егринцы отродясь не слышали о французском писателе девятнадцатого века (да и сама «Ветреная леди перемен» больше трёх не осилила), но, непривычное для русского уха слово, понравилось. С тех пор, пруд стал зваться Мопассановским.
