Седьмое лето | страница 35
Когда мама засыпала, с каждым разом всё чаще и на дольше, сын брал карандаш с листочком, садился напротив и начинал рисовать. В первый раз, во второй, в десятый, объект был только один – та, которая лежала перед ним, на советской кровати, накрытая тремя одеялами, насквозь мокрыми от пота, постоянно ворочающаяся на спине, иногда кричащая во сне, но при этом такая любимая, родная, незаменимая…
Чистые листы давно закончились, так что маленький художник оставлял графитовые следы, прямо на чернильных буквах, которые месяц назад аккуратно выводили «Жизнь давшая» и «Жизнь принявший».
Смертельно больная натурщица и тот, кто сохраняет её последние мгновения.
Словно Рембрандт и Саския.
Разница лишь в типе болезни одной, и гениальности другого. Да и Амстердам тысяча шестьсот сорок первого года малость отличался от Егры две тысячи одиннадцатого.
Марина умерла. Ночью, тихо и в беспамятстве.
Смертельно больная натурщица и тот, кто сохраняет её последние мгновения.
Словно Рембрандт и Саския.
21
Ночь.
Павлик очнулся.
Он так и сидел на кровати, закрывшись одеялом, в состоянии анабиоза, с засохшей кровью на подбородке и высохшими, размазанными, солёными следами по щекам. Так мерно и умиротворённо, его семилетнее сердце не билось никогда в жизни.
Тишина.
В животе заурчало. Громким раскатом, звук прокатился по почти безлюдному дому. Надо поесть. Но там ведь мама, одна, брошенная, с открытой дверью, почти как на улице.
Ей точно не понравится, если сын придёт голодным.
Павлик доел холодные остатки вчера приготовленного супа, вымыл за собой кастрюлю, тарелку и ложку, протёр со стола.
Обычно, когда на трапезу было больше времени, он любил есть не сразу, как только наливается горячая жидкость, а подождать, пока немного поостынет и на поверхности появятся жировые кружочки. Затем, он ложкой подгонял один к другому, и когда края встречались, ей же, перерубал точку соприкосновения, объединяя два, в единое целое. Далее присоединял ещё один, затем ещё, ещё и ещё, словно великий полководец Древнего Мира нападал на соседние поселения, захватывая, порабощая и создавая большую, великую и могучую Империю. Но ничто не вечно и когда объектов для пленения больше не оставалось, всевышним принималось решение, о уничтожении им созданного. Инструментом апокалипсиса являлись хлебные куски, летящие с неба, разрушающие всё на своём пути и трансформирующие эпоху супа, в эпоху каши (хотя это зависело от количества карающего материала).
