— Горячая кровь заставила испанского супруга мстить без страха и упрека, — предположил я.
— По-моему, мотив здесь не бытовой. Вы заметили, как я расстегнул воротник убитого, и с бесцеремонностью профессионала указали, что все напрасно. Увы, Ватсон, вы не поняли мой замысел. — Холмс уже раскурил трубку, а теперь взял карандаш и нарисовал на скатерти непонятный знак. — Когда-нибудь видели такое? — спросил он, выпустив колечко дыма.
Я уставился на его каракули. Больше всего это походило на примитивное изображение птицы с расправленными крыльями, сидящей на вертикальных палках-штрихах, отдаленно напоминающих гнездо. Я покачал головой.
— Ватсон, это феникс, поглощенный пламенем и возрождающийся из пепла, а еще символ каталонских сепаратистов. Они республиканцы, анархисты и ненавидят централизованный контроль кастильской монархии. Этот символ вытатуирован рядом с шейным позвонком убитого. Очевидно, он был активным членом тайной группировки.
— Почему вы стали его искать? — полюбопытствовал я.
— В Танжере я случайно познакомился с испанцем, который яростно поносил монархию, изгнавшую его с родины. Вытирая пот, он без утайки показал мне точно такую же татуировку на груди.
— Хотите сказать, он был без одежды? — удивился я. — Или, как говорят французы, en deshabille?
— Ватсон, дело было в опиумной курильне Касбы, — спокойно ответил Холмс. — Там правила этикета не действуют. Тот испанец упомянул, что чаще символ верности Каталонской республике наносят в области шеи, но он выбрал грудь, дабы видеть его почаще и помнить значение. С тех пор как объявили о визите юного испанского короля, я гадал, не просочились ли в Лондон каталонские сепаратисты. Потому и осмотрел шею убитого, надеясь узнать о его политической принадлежности.
— Значит, этот молодой испанец, якобы преданный музыке, намеревался убить ни в чем не повинного Альфонса Тринадцатого? Очевидно, разведка мадридского двора сработала быстро, хоть и незаконно. Сторонники мира в Европе должны быть благодарны за то, что потенциального убийцу уничтожили.
— А бедный старый солдат, который охранял дверь? — напомнил Холмс. Его глаза так и буравили меня сквозь густой табачный дым. — Ватсон, любое убийство является преступлением.
Он стал напевать мелодию, смутно мне знакомую, и продолжал мурлыкать себе под нос, пока не объявили о приходе Стэнли Хопкинса.
— Ватсон, я его ждал, — сказал Холмс, а когда молодой инспектор вошел в гостиную, мой друг неожиданно продекламировал:
