сам себя замучив,
я попался на блесну
зубов твоих зовучих.
Но от пьюхи-недовеска,
пьяным-пьяного,
я слыхал,
что ты невеста
океанова?!»
Отвечала Глаша:
«Да. .
Я его невеста.
Видишь, как в реке вода
не находит места.
Та вода идет,
идет
к седоте глубинной,
где давно меня он ждет —
мой седой любимый.
Не подав об этом вести,
веслами посверкивая,
приплыву к нему я
вместе
с льдинками-последками.
И меня он обоймет
ночью облачною,
и в объятьях обомнет,
разом обмершую.
На груди своей держа,
36
все забыть поможет.
В изголовье мне
моржа
мягкого
положит.
Мне на все он даст ответ,
всплесками беседуя...
Что мои семнадцать лет?
С ним я,
как безлетняя.
Все семнадцать чепушинок
с меня ссыплются,
дрожа,
как семнадцать чешуинок
из-под вострого ножа.
Океан
то обласкает,
то грома раскатывает.
Все он гулом объясняет,
все про жизнь рассказывает.
Парень,
лучше отвяжись.
Я твоей не стану.
Что ты скажешь мне про жизнь
после океана?
Потому себя блюду,
кавалер ты липовый,
что такого не найду,
как и он,
великого...»
И поднялся парусок
и забился влажно,
37
и ушла наискосок
к океану Глаша.
Я шептал —
не помню что
с опустелым взглядом.
Видно, слишком я не то
с океаном рядом.
И одно,
меня пронзив,
сверлит постоянно:
что же я скажу про жизнь
после океана?!
38
ТЯГА ВАЛЬДШНЕПОВ
Приготовь двустволку и взгляни:
вытянув тебе навстречу клюв,
вылетает вальдшнеп из луны,
крыльями ее перечеркнув.
Вот летит он, хоркая, хрипя...
Но скажи, — ты знаешь, отчего
тянет его, тянет на тебя,
а твою двустволку — на него?
Он летит, и счастлив его крик.
Ты, дрожа, к двустволке приник.
Он — твой безоружный двойник.
Ты — его бескрылый двойник.
Разве ты бескрылость возместишь
выстрелом в крылатость? Дробь хлестнет,
но ведь это сам ты летишь,
это сам себя стреляешь влет...
39
ОЛЕНИНЫ НОГИ
Бабушка Олена,
слышишь,
как повсюду
бьет весна-гулена
в черепки посуду,
как захмелела сойка
с березового сока
и над избой твоей
поет,
что соловей?
Ты на лес,
на реченьку
посмотреть сходи...
Что глядишь невесело
на ноги свои?
И ночами белыми
голосом-ручьем
с ними,
ослабелыми,
говоришь о чем?
«Ноженьки мои, ноженьки,
что же вы так болите?
40
Что же вы в белые ноченьки
снова бежать не велите?
«Лодочки» в пляске навастривая,
вы каблуки сбивали,
и сапоги наваксенные
за вами не успевали.
Вы торопились босыми
в лес по заросшей тропочке,
посеребренные росами,
вздрагивая по дролечке.
И под рассохлой лодкою,
где муравьи да кузнечики,
гладил он вас, мои легкие,
ровные, словно свечечки.
Ноженьки мои, ноженьки,
кроме гулянок с гармошкой,
знали вы тяжкие ношеньки —
ведра, мешки с картошкой.
