молоды и, видимо, неопытны, поэтому я счел своим
156
долгом несколько неделикатно предупредить
вас...
— Значит, эта женщина — мужчина?
— Мужчина, синьор...
— Черт знает что такое! Кстати, называйте меня
не синьор, а синьорина. Я уже сколько дней
безрезультатно ищу себе хоть одну настоящую
женщину... Что поделаешь — не везет...
«Синьоры!
От имени и по поручению президиума Клуба
педерастов разрешите мне поднять первый тост за
женщин. Пусть вас не удивляет этот тост, синьоры.
При всех их физических и моральных недостатках
женщины необходимы для того, чтобы рождать
нас, педерастов. Итак — за женщин!»
«Мой друг, скажи, к чему писать стихи
среди распада страшного? Не знаю.
Как этот мир сурово ни стыди,
не устыдится. Предан стыд, как знамя.
Спасение в стыде, но он забыт,
и мне порою хочется воскликнуть:
«О где же, человечество, твой стыд —
единственный твой двигатель великий?
Вокруг бесстыдство царствует в ночи,
а чувства и мельчают и увечатся, —
лишь пьяниц жилковатые носы
краснеют от стыда за человечество...» —
«Постой, постой... Твой горький монолог
уже стихи... Писать их, значит, стоит.
157
А не захочешь — так заставит бог,
который в нас, несовершенных, стонет.
Да, стыд забыт, — вернее, он притих,
но только сокрушаться не годится.
Ведь ты стыдишься! Почему в других
потеряна способность устыдиться?!
Бездейственно следить чужой разврат
не лучше откровенного разврата,
и, проклиная свысока распад,
мы сами — составная часть распада.
Ну, а тебе не кажется, мой друг,
что, зренье потерявши от испуга,
мы в замкнутый с тобой попали круг,
не видя мира за чертою круга?
Но есть совсем другие круги, есть
и в этот миг — нетронуто, старинно —
любовь, надежда, доброта и честь
идут, для нас незримые, по Риму.
Они для нас, как мы для них, — в тени.
Они идут. Как призраков, нас гонят.
И может, правы именно они
и вечны, словно Вечный этот город». —
«Забыли нас, любимый мой.
Из парка все ушли домой,
и с чертового колеса
стекли куда-то голоса.
Механик, видно, добрый был —
на землю нас не опустил.
Остановилось колесо.
Забыли нас... Как хорошо!
Внизу наш бедный гордый Рим,
любимый Рим, проклятый Рим.
Не знает он, что мы над ним
в своей кабиночке парим.
Внизу политики-врали,
министры, шлюхи, короли,
чины, полиция, войска —
какая это все тоска!
Кому-то мы внизу нужны,
и что-то делать мы должны.
Спасибо им, что хоть сейчас
на небесах забыли нас.
Чуть-чуть кабиночку качни
и целовать меня начни,
не то сама ее качну
и целовать тебя начну».
Постой, война, постой, война...
