Вернер поднял отяжелевший взгляд после бессонной ночи и увидел дерево, растерзанное снарядами, черное от огня, но живое. Он, как и всегда, грустно улыбнулся ему. Глаза этого стеснительного мальчишки по-прежнему выдавали детский максимализм и наивность. Его брови, как всегда, были чуть приподняты вверх, словно он нашкодил и признает это. Все его миловидное лицо было покрыто черной копотью, но источало жившую в глазах человечность. Целую ночь он прожил с единственной мыслью скорой смерти. В душе стало настолько спокойно, как не бывало никогда. Вернер опрокинул голову на руки, закрыв ладонями лицо.
Вся площадь Биаша словно заснула, отдавая дань уважения павшим на ней воинам. Вокруг было тихо-тихо, лишь только солдаты, проходившие рядом, своими разговорами нарушали минуты тишины. В город вбежал третий батальон для поддержки и укрепления позиций. Все что-то кричали, перетаскивали пулеметы, растаскивали различный инвентарь. На войне они – сила, хотя и имен друг друга не знают. Здесь Вернер ощутил то, что никогда не мог понять там, в другой жизни. За кафедрой университета ему не давали списать те, с кем он много лет знаком. А здесь незнакомые тебе люди, не знающие твоего имени, готовы были отдать за тебя собственную жизнь, прикрыть и просто помочь, только потому, что это их долг, и война стала для Вернера домом больше, чем родная Йена. Здесь его понимали и любили. Но война уйдет, окопы заплывут землей, он вернется в родной город и будет слушать от студентов, которые и хлопушек не слыхали, как надо поступать в критической ситуации. Ему будут хамить в библиотеках, в магазинах. С ним вновь будут общаться как с ничтожеством. Но все это впереди, а сейчас Вернер Гольц просто сидит. Он медленно закрыл глаза, и из них потекли слезы, сильно отличающиеся от тех, что были ночью и до призыва. В этих слезах были свобода и умиротворение. Мимо площади проходил строй солдат, они тянулись медленной колонной куда-то в другой конец городка.
В начале площади, на ступеньках жилого дома сидел фельдшер с листом бумаги, быстрыми штрихами он зарисовал Вернера, сидящего в одиночестве на небольшом клочке земли, закрыв лицо руками. Врач не стал подходить с просьбой позировать, а просто нарисовал откровенную сцену, где человек остается один на один с самим собой, и о чем он там себе думает, знает только он сам. Врач рисовал его со всей откровенностью – маленького человека большой войны.
– А-а-а, Гольц, ты живой, оказывается.
