— Косте эта процедура пойдёт на пользу. Отбери у него ответственность — его работоспособность только вырастет.
— Предположим. А скажем ли мы об этом Трофиму Парфёновичу?
— У меня нет секретов. Но я не мог не помочь этому… этому Андрею. Ты ведь тоже когда-то помог мне.
— Я тебе помог из корыстных побуждений. А ты вмешался не в своё дело. Какая защита? Какое покровительство? Скитаться и искупать вину — вот его путь. Я бы тебя на пару сотен лет в вечную мерзлоту упрятал за такое самоуправство. Но он — Троша, значит, — Кастор свёл глаза у переносицы и воздел к потолку руки, — сказал — пусть идёт как идёт.
— Ну, просто как добрый и злой полицейский.
— Троша не добрый. Он равнодушный полицейский. И всегда был равнодушным. А я — и злой, и добрый разом. Просто мало кто понимает мою доброту.
Кастор вспрыгнул на стол, скрючился, шмыгнул носом и изронил на пол слезинку размером с вишню. Там, где она упала на пол, линолеум зашипел и обуглился.
— Мудрено понять. Прекращал бы ты уже корчить из себя опереточного Мефистофеля, — проворчал Даниил Юрьевич.
— Не могу. Пробую — не могу! Искушение слишком велико!
— Так смени внешность на более демоническую. Чтобы вверенные тебе мунги при встрече корчились от страха и теряли волю.
— О нет, о нет, — соскочил со стола Кастор и хлопнул себя по бокам. — С этим костюмом я почти породнился.
— Может быть, возьмёшь другое имя? Эта античная двусмысленность совершенно ни к чему.
— Ты скучный и пошлый, как человек из присутствия. Чем больше противоречий — тем больше размышлений. Чем больше размышлений — тем неожиданнее выводы. Люблю, когда милые детушки, вот хоть твои к примеру, делают про меня неожиданные выводы.
— Зачем тебе их выводы? К чему? Ты выше их, ты несравнимо выше.
— Зачем? Чтобы понять себя, конечно.
— Но ты же…
— Только не пытайся меня убедить, будто прекрасно понимаешь о себе всё.
— Хм… Мне кажется, понимаю.
— Тогда у меня для тебя, друг, плохие новости. Тебе больше нечего делать в мире живых. Только тот проводит в мире живых слишком много времени, кто хочет понять о себе что-то ещё и чуть более.
Даниил Юрьевич вздрогнул. Дом заскрипел угрожающе. Кастор изобразил на лице испуг, хлопнул в ладоши и бабочкой вылетел на улицу, сквозь закрытое окно.
Начало октября выдалось тёплым, не дождливым. Каждый вечер жители города, как завороженные, брели в ближайший парк, чтобы сосредоточенно, с полной отдачей, ворошить ногами сухие листья. Не было в эти дни занятия важнее. Дела забыты, привычные удовольствия отошли на второй план, выяснение отношений отложено на сезон дождей. Только нежное, не жгучее солнце, прозрачный воздух и шорох листьев.
