Когда я вошла в комнату, мама попросила меня закрыть глаза, и я почувствовала, как она вкладывает мне в ладони что-то твердое и бархатистое. Это была старинная коробочка для драгоценностей. Открыв ее, я замерла от восхищения: внутри лежали, сияя на голубом шелке, золотые сережки в форме птиц. Очень красивые, даже я поняла это, хотя совсем не любила драгоценности. Я всегда просила родственников, чтобы они дарили мне книги, а они никогда не слушали. Но как только я увидела эти серьги, я влюбилась в них: ажурные, как паутинка, они были усыпаны крошечными бриллиантами. Я сразу догадалась, что они станут частью моего приданого, как когда-то были приданым моей матери. Теперь каждый год она будет дарить на мой день рождения другие украшения к этим серьгам: браслет, колечко, узорчатый гребень — как когда-то ей эти украшения дарила ее мать.
— Они тебе очень идут, — сказала мама, когда я их примерила. — Но мне придется положить их обратно в сейф. Ты еще слишком мала, чтобы их носить.
— Подожди, я хочу сначала показать их Судхе. Ты же знаешь, как она любит украшения. Готова поспорить, что она тоже захочет их примерить.
Говоря это, я уже видела счастливое лицо Судхи, осторожные прикосновения ее пальцев к золотому изгибу шейки птицы. Видела, как она сосредоточенно хмурится, вдевая каждую сережку в ухо, а потом, довольная, улыбается мне и становится еще прекраснее.
Мне было просто необходимо увидеть эту улыбку, потому что в последнее время с Судхой было что-то не так. Она почти не разговаривала со мной, избегала наших мам, особенно Пиши, которую всегда так любила. Больше всего меня удивляло, что Пиши не спрашивала Судху, в чем дело, и даже не ругала ее за угрюмое настроение, как обычно. Она только смотрела на Судху с каким-то непонятным для меня выражением лица и поручала мне гораздо больше работы, чем раньше, как будто для того, чтобы мы меньше общались.
Когда Судха думала, что никто на нее не смотрит, я замечала, каким печальным становился ее взгляд, устремленный вдаль. Сотню раз я уже спрашивала ее, что случилось, но она всё время отвечала: «ничего» и, извинившись, уходила в свою комнату. А если я пыталась пойти за ней, она говорила, что у нее болит голова, и ей хочется отдохнуть.
Я хотела вернуть прежнюю Судху. Хотела, чтобы она встряхнула головой, бриллианты в сережках вспыхнули бы на солнце, и она сказала: «Ты должна разрешить мне надеть их в первый день Дурга-пуджа»[31]. Хотела, чтобы она стала уговаривать меня примерить подарок ее матери, что бы то ни было: пара кожаных сандалий, сари, от подола которого становятся блестящими пряжки обуви. Хочу, чтобы она поправила анчал
