Поезд красив. Он красив и частями-вагонами, и целиком. Он единого стиля и точных пропорций. Я знаю составы из Внешнего: буднично, серо. Я видел "болид" Современничков: точные грани, точёные линии. Это не поезд: болид, звездолёт...
У нас - паровоз и четыре вагона: почтовый, купейный и два "пригородных" (именно так, то есть именно в этом порядке). У всех пассажирских вагонов - площадки с витыми перилами: может, не очень практично ("потеря полезной длины"), однако такие вагончики - это романтика, как самовар с настоящей трубою...
Звонок об отправке, свисток паровоза, и поезд уверенно, мягко пошёл. До его возвращения - час тридцать четыре минуты. Мы входим в "кафешку"... и тотчас же видим Ирэн. Слегка приподняв головные уборы, вторгаемся в докторский завтрак:
-- День добрый, Ирина Васильевна!
-- И вам желаю здравствовать. Не беспокойте вашего друга: ему надо выспаться.
-- Что с ним? - вопрос Анатольича.
-- Здоров. Но здорово утомился. Я прописала ему витамины, заказала к обеду бульон.
-- Когда ты успела? Я бросил тебе записку ночью...
"Моё удивление можно принять за бестактность, как будто съехидничал". Я засмущался.
-- Я сплю очень чутко. А дверь в парадном с пружиной, гремит.
"Ну вот, разбудил её в три часа ночи...". Смущаюсь до ужаса.
Доктор спокойно продолжила трапезу. Я же "осилил" лишь чашечку чая: в присутствии Иры я очень боюсь показаться неловким. Поэтому я, испросив разрешенья помочь ей, достал из хранилища Ирин мольберт, и, сверившись с начатым ею рисунком, отнёс мольберт к "Малой Поляне", где в сильном волнении ("вдруг я отнёс не туда!"), я и дождался любимого доктора.
Вот и Ирина. На ней и подругах - изящные длинные платья, изящность которых я только заметил. С подружек слетела их взрослая чопорность: тут мы могли быть самими собой. От души наскакавшись в резиночку, дамы расселись, и доктор, как будто учитель, у них на виду начала рисовать. Как всегда, исключительно "в карандаше".
Она признаёт лишь "простой" карандаш, но в зажимах её "готовальни художника" - все нормы твёрдости, "М", "Т" и "ТМ", самых различных видов заточки: и как иголочка, и как отвёрточка, и полусферой...
Уверенно, чётко ложатся штрихи: невесомым касанием, плотным нажимом, твёрдой чертёжной "иглой" или мягонькой "сферою" - чисто и набело, твёрдой рукой.
А во Внешнем давно так никто не рисует. Я был в "Третьяковке", я видел холсты "передвижников": в эти пейзажи хотелось войти! А потом побывал я на Крымском Валу, посмотрел на картины двадцатого века: от этой мазни я сбежал, как из "Кащенко"!
