сложной общины евреев-христиан и евреев-нехристиан; когда же Иуду называют «одним из них», мы наблюдаем уже различия
между христианами и иудеями.
Чем же можно объяснить то, что самое исторически точное и наиболее мягкое по форме изложения свидетельство об Иуде в самом раннем Евангелии от Марка, оказало наименьшее влияние? До середины XX в. Евангелию от Марка отказывали в должном внимании, недооценивая и даже пренебрегая им в пользу прочих, тогда как наиболее влиятельное Евангелие от Иоанна подогревало антисемитскую теологию и художественное воображение на протяжении 2000 лет. А ведь только в версии Иоанна Иуда не разделяет вместе со всеми учениками священную трапезу, через которую он приобщается в синоптических Евангелиях к Телу и Крови Иисуса.[107] Таким образом, в трактовке Иоанна (и только Иоанна!) Иуде решительно отказано в воскресении, которое обещает Иисус: «Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день» (6:54). На фреске «Иуда, получающий плату за предательство» (ок. 1303— 1304) в Капелле Скровенья (Капелла дель Арена) в Падуе работы Джотто отразил удел, сужденный Иуде вплоть до Нового времени, во многом, «благодаря» Луке и Иоанну.
В отличие от длиннобородых и седовласых патриархов храма, Иуда Джотто в желтых одеждах и с рыжими волосами очень молод и, возможно, столь же пылок и энергичен, как и другие апостолы, но при этом у него вдавленный лоб и длинный, искривленный нос — подчеркнуто семитские черты, традиционно приписываемые евреям.[108] Как и на миниатюре слоновой кости в Штутгартской Псалтыри Иуда запечатлен в профиль, что намекает на его бесчестность и двуличность. За его спиной и также в профиль изображено некое чудовище с головой волка или собаки, подстерегающее его, чтобы заполучить для Дьявола. Джотто отступает от традиции, поскольку «здесь уже состоялся обмен денег», «договор скреплен» и потому положенные Дьяволом руки на плечи Иуды — «обоснованный жест, подтверждающий принятие предложения» (Derbes and Sandona, 279).[109] Возможно, темное пятно над головой Иуды и является результатом обесцвечивания красок, но оно создает зловещую ауру над ним. Демон, извивающийся позади Иуды, и Каиафа перед ним — Сатана и иудейский священник - с двух сторон окружают Иуду, обреченного выполнить приказание Дьявола. Этот мотив особенно выражен в древности и Средние века.
И все же даже момент взяточничества, запечатленный Джотто, не следовало бы считать мотивом, побудившим предателя к предательству, поскольку денежный ящик, который он сжимает в левой руке, напоминает зрителю о свидетельстве Матфея, согласно которому Иуда позднее возвратил деньги их прежним владельцам. Но в композиции Джотто все руки заговорщиков устремлены к Иуде, указывая на него, как на пропащего, обреченного, человека. Даже самая резкая книга Нового Завета может быть использована для объяснения, почему Иуда может быть понят как инструмент сил, ему неподвластных. Например, когда Иисус у Иоанна объясняет Пилату: «Ты не имел бы надо Мною никакой власти, если бы не было дано тебе свыше», разве не значит ли это у Иоанна, что Иуда «не имел бы власти над» Иисусом, если бы она ему «не была дана свыше»? Или ранее, в том же Евангелии от Иоанна, в сцене трапезы, которую Иисус разделяет со Своими учениками, что может означать тот факт, что Сатана входит в Иуду после того, как тот получает хлеб из рук Иисуса? Не могли здесь Иоанн, у которого Иисус ранее провозгласил: «Я — хлеб живый» [6:51], предполагать, что Иисус приготовляет способ для завладения Иуды Сатаной? При таком прочтении, если трактовать кусок хлеба с вином как своего рода антиевхаристию, замышленную Иисусом как соучастником действа, — некоторые композиции в следующей главе, изображающие Иисуса предлагающим кусок хлеба Иуде, возможно, проводят связь между рукой Иисуса и ртом Иуды. Ведь Иисус у Иоанна говорит Иуде: «Что делаешь, делай скорее» (13:27).
