Аврора Браун встала со своим бластером, ударила Мэгги ногой в лицо, сказала вкрадчиво:
— Давай-ка попробуем без истерик, хорошо? — села на свое место.
Глеб подхватил Мэгги с пола.
— Истерика будет у тебя, милая, когда твои друзья начнут делить эту Вечность и решат обойтись без тебя, — сплюнула кровь Мэгги.
— Коммунизм? Теократия? Устранение свободы? — отец Габриэль обращался к Глебу с Мэгги, — моя идея гора-а-здо сложнее.
— Знаете, падре, — Глеб обнял Мэгги за плечи, — а мне неинтересно. Вообще! Понимаю прекрасно, что мне осталось несколько минут жизни и слушать всю эту вашу пошлость…
— Как хотите. — Обиделся, отвернулся отец Габриэль.
— У нас, так сказать, «в холодильнике», — Аврора Браун улыбнулась Снайпсу, — миллион человеческих эмбрионов и если поменять кое-какие параметры в генетическом коде… Понимаете, этому миллиону уготована особая роль в нашем мире… Но без вас мы можем впасть в авантюру, всё испортить, а мы не вправе не только ошибаться — просто рисковать. «Не навреди» — получилось так, что этот принцип стал для нас главным, как ни банально.
— Неужели вы не понимаете, — Мэгги улыбается разбитыми губами, — вы не просто банальны, — вы комичны.
— Можно? — спросила отца Габриэля Аврора Браун.
— Подожди немного, — ответил тот, — мало ли как, вдруг эта голенастая обезьяна для чего-нибудь да пригодится.
— Что, профессор? — говорит Глеб. — Не успели построить мир без Зла. Придется теперь выбирать между.
— У него нет выбора, — пожал своими бронированными плечами Керенджи.
— Но тем не менее я его сделал, — сказал Снайпс.
— Понятно, — процедил отец Габриэль.
— Я тоже, — сказала Ульрика.
— И я, — кивнул Энди. — Так нельзя, Аврора. Понимаешь, нельзя!
— Я не понимаю вас, профессор! — кричит отец Габриэль. — Вы же хотели Добра. Ради него шли на жертвы. Троглодитами этими вашими пожертвовали. Рисковали бессмертной вашей душой. Может быть, уже погубили ее, кто знает. И всё ради какого-то будущего и, к тому же, утопического Добра. А я предлагаю Добро реальное, что уже начинается завтра. Теперь, когда я… когда мы с вами можем сделать то, после чего Царство Божие перестанет быть метафорой для вас и недостижимым будущим для меня, вы смалодушничали. Чего испугались?! Я не понимаю!
— Я попытался запустить по колеям мир, в котором когда-нибудь, может быть, будут полнота и целостность Бытия. И метафизика этой полноты будет светлой, сбывшейся, достигшей самой себя. Я запутался, я понимаю. Но ваше Добро, ваше Царство Божие, они же вместо Бытия и Света!
