В первые послевоенные годы играющим на склонах оврага и на дне его ребятишкам попадались человеческие кости, черепа, которые вымывались дождями и вешними водами. Власти постепенно засыпали городским мусором и землей когда-то громадный овраг, и на этом страшном месте образовалось заросшее травой поле. Еще в 60-е годы можно было наблюдать, как милиция, исполняя указание отцов города, препятствовала приезжавшим сюда родственникам расстрелянных и любому простому народу оставлять на земле цветы в память убиенных, кости которых лежат под этой заросшей густой травой поляной.
Вопрос о создании на месте гибели киевских евреев памятника долгие годы обсуждался на всех уровнях и в Киеве, и в Москве. В защиту идеи памятника выступила общественность. Особенно велика заслуга писателей Сергея Смирнова, Феликса Кузнецова, известных борцов за память о всех погибших в страшной войне. Мировую общественность всколыхнул и Евгений Евтушенко своей поэмой «Бабий Яр». Время все расставило по своим местам. Власти дали разрешение на создание памятника, но не евреям, а всем казненным на этом месте советским гражданам.
Талантливый скульптор нашел решение. Среди срывающихся с обрыва фигур в гражданском платье, в красноармейской и краснофлотской форме четко выделяются две — старик с выраженными семитскими чертами и женщина с младенцем, прижатым к груди. Это мальчик, и если внимательно присмотреться, мальчик-еврей. До его гибели в конце сентября 1941 года родители-евреи успели совершить над ним обряд обрезания…
* * *
Гораздо больше, чем в официальных лекциях и пособиях, я приобрел, читая архивные материалы, особенно старые дела агентуры. Некоторые из этих дел навсегда остались в моей памяти.
Однажды мы с начальником одного из отделов дежурили по министерству. Ночь с субботы на воскресенье проходила спокойно, и мы читали архивные дела, которые должны были быть отправлены для дальнейшего хранения в Москву. Я прочитал тогда хранившееся в архивах Украины дело-формуляр на Нестора Ивановича Махно, заведенное еще царской охранкой. Меня поразила окраска этого дела: «социалист», «террорист», «коммунист», «анархист». Такую окраску царские жандармы давали в разные периоды действий на воле Нестора Ивановича. Тогда же этот начальник отдела доверительно дал мне следственное дело, предупредив, чтобы я никому не рассказывал о расстрелянной в 1938 году троцкистке Доре Соломоновне Соловейчик. Материалы были особо секретными, а посему, наверное, и подлежали отправке в Москву, так как речь шла о семье Ульяновых. Арестованная троцкистка в ходе следствия дала показания о вербовке ее совсем в юном возрасте охранкой для разработки семьи Ульяновых, и, в частности, самого Владимира Ильича, дороги и связи которого проходили через Киев. Особенно интересовали охранное отделение неизвестные ему каналы поступления из-за границы марксистской революционной литературы. Вербовал молодую участницу революционного подполья, уже тогда члена РСДРП, в общем-то одного с ней возраста внешне симпатичный и обаятельный жандармский подполковник с юридическим университетским образованием, и, судя по его отчетам о беседах с троцкистской, в высшей степени образованный и интеллигентный. Дора была арестована при разгоне нелегальной марксистской сходки, задержание ее и временное отсутствие было в последующем квалифицированно залегендировано.
