Он пожимает плечами, переводит взгляд на дом, как будто от упоминания о ней его мама подойдет к окну. – Она любит сад. – А твой папа? – Мы живем вдвоем с мамой.
Я вижу на тыльной стороне его ладони кровь. Адам замечает мой взгляд и вытирает руку о джинсы. – Ладно, мне надо работать, – говорит он. – Как ты себя чувствуешь? Если хочешь, допивай колу.
Я медленно бреду по дорожке, и Адам идет рядом со мной. Я так рада, что сожгла фотографии и дневники, что Зоино платье сгорело. Кажется, будто теперь все пойдет иначе.
У калитки я поворачиваюсь к Адаму. – Спасибо за помощь, – благодарю я. – Всегда пожалуйста, – отвечает он.
Адам стоит,засунув руки в карманы. Он улыбается, потом отводит глаза и упирается взглядом в ботинки. Но я знаю, что он меня видит.
– Не знаю, почему вас послали сюда, – говорит регистратор. – Нам назначено, – сообщает ей папа. – Мне звонила секретарша доктора Райана и просила прийти. – Не сюда и не сейчас, – возражает регистратор. – Именно сюда и сейчас, – настаивает отец.
Регистратор фыркает, лезет в компьютер и просматривает страницу. – Вы на люмбальную пункцию? – Нет, – раздражается папа. – Доктор Райан вообще сегодня в больнице?
Я сижу в приемной и слушаю, как они препираются. Рядом, как обычно, кучкуются пациенты: собравшаяся в углу компания в шапках обсуждают понос и рвоту: все собеседники подключены в переносным насосам для химиотерапии. Какой-то мальчишка вцепился в мамину руку; слабенькие новые волосы на его голове одной длины с моими. Девушка без бровей делает вид, будто читает книгу. Брови она нарисовала поверх очков. Девушка замечает мой взгляд и улыбается. Но я не реагирую. Я взяла за правило не общаться с умирающими. Добром это не кончится. Как-то я подружилась с одной девочкой. Ее звали Анжела. Мы каждый день переписывались по электронной почте, а потом она вдруг замолчала. Наконец ее мама позвонила моему папе и сообщила, что Анжела умерла. Мертва. Вот так. А я даже ничего не знала. И тогда я решила, что больше не буду общаться ни с кем из больных.
Я беру журнал, но не успеваю даже открыть его, как папа хлопает меня по плечу. – Наша взяла! – говорит он. – Ты о чем? – Мы были правы, а она нет. – Папа весело указывает на регистратора и помогает мне подняться. – Эта дурища не смыслит ни уха ни рыла. А теперь, вероятно, нас проводят к самому светиле.
У доктора Райана подбородок испачкан в чем-то красном. Мы сидим за столом напротив него, и я е могу отвести взгляд от этого пятнышка. Я гадаю, что это – соус к спагетти или суп? Или доктор только с операции? Может, это сырое мясо? – Спасибо, что пришли, – произносит он и потирает колени.
