– Ясно. Разрешите выполнять? – ответил я.
– Да беги уже, – с улыбкой сказал он.
Собрался я быстро, пока парни расспрашивали куда меня, я натянул собственноручно ушитые солдатские галифе, гимнастерку с орденом, проверил на месте ли документы, застегнул ремень. Одел сапоги, повесил планшет и кобуру с маузером. Проверил, ровно ли сидит пилотка, и выбежав из санчасти чуть не сбив с ног Лютикову, успел мимоходом чмокнуть ее в губки и быстро убежать пока не получил сдачи. Добежав до столовой, я выпросил три плитки шоколада и бегом, сбив дыхание, подбежал к самолету уже выкаченному на взлетную полосу.
У «пешки» стояло командование, пара механиков, и мой экипаж. На Никифорова уже одевшему парашют, я глянул мельком, а вот на стрелка более внимательно. Сержанта я видел в первый раз, так что попытался составить о нем личное мнение. Судя по упрямому подбородку, то еще тип, а какой он в действительности, в полете увидим.
– Взлетаете по команде, – сказал Никитин.
Я в это время застегивал ремни парашюта, который мне помогал надевать один из незнакомых механиков, и только кивнул, после чего пропустив вперед Никифорова, полез в кабину «пешки» через люк снизу. Степанов уже занял свое место и с интересом крутил головой у одного из ШКАСов.
Подсоединившись к внутренней связи, я достал из кармана свои очки и одел их вместе с шлемофоном.
– Как связь, слышите меня? – спросил я.
– Норма командир, – ответил штурман.
– Слышу хорошо, товарищ командир, – отозвался Степанов.
С помощью передвижного компрессора я запустил сперва правый мотор, потом левый. Поработав на холостых оборотах, прогревая моторы, я нетерпеливо посмотрел на Никитина, как меня отвлек Степанов.
– Товарищ командир, связь с штабом фронта установлена. Прием довольно четкий.
Повернувшись, я увидел, как майор резким движение махнул рукой, давая разрешение на взлет.
Приборы в кабине я знал на отлично, поэтому манипулируя управлением, дал газу и стал разгоняться.
Оторвавшись от земли, я убирая шасси, спросил у штурмана:
– Курс?
– Тридцать два.
– Поворачиваем, – сказал я бодрым тоном, хотя с меня градом тек пот. Машину я так и не смог почувствовать, не давалась она мне, и было такое впечатление, что долго я ее не удержу.
– Как дела командир? – спросил Никифоров.
– Плохие дела, товарищ политрук. Не чувствую я машину. Уже три минуты летим, на два километра поднялись, а машину я не чувствую, – мне хотелось плакать, я был такого мнения о себе, а тут такой облом.
