Двое мужчин, которые еще неделю назад шли один на другого, каждый под своим знаменем, сейчас обнимали друг друга, словно закадычные друзья, встретившиеся после долгой разлуки.
Их дяди, герцоги Беррийский и Бурбонский, не верили своим глазам и ушам. Герцог Бургундский еще раз поклялся в своей искренности, а герцог Орлеанский сказал, что для него не было дня прекраснее этого.
Принцы, оставшись наедине, продолжали мирно беседовать. Им принесли пряного вина, и они выпили его, обменявшись кубками. Герцог Бургундский был само доверие. Он нахваливал расположение комнат, спальню, с тщательностью осмотрел обивку и портьеры и, указав на маленький ключ, торчавший в потайной дверце, смеясь, осведомился, не ведет ли она в покои герцогини Валентины.
Герцог Орлеанский живо встал между дверью и Жаном Бургундским и, взявшись за ключик, сказал:
— Вовсе нет, дорогой кузен, сюда запрещено входить: эта дверь ведет в молельню, я возношу тут мои тайные молитвы Богу.
И, смеясь, он как бы нечаянно вынул ключ из двери; словно забыв, что у него в руках, он стал вертеть его на пальце, а затем, сунув в карман своего камзола, сказал с прекрасно разыгранным равнодушием:
— Не пора ли ложиться, кузен?
Жан Бургундский ответил лишь тогда, когда освободился от золотой цепи, на которой висели его кинжал и кошель, — он положил то и другое на кресло, а герцог Орлеанский, раздевшись раньше кузена, первым лег в постель, оставив для герцога Бургундского место с краю как более почетное.
Принцы еще некоторое время поговорили о войне, о любви, но вот наконец герцог Жан как будто стал засыпать; герцог Орлеанский еще некоторое время полным благожелательности взглядом смотрел на своего кузена, который уже спал, затем, перекрестившись, прошептал слова молитвы и тоже закрыл глаза.
Спустя час глаза Жана открылись, он повернул голову в сторону кузена — тот спал так крепко, словно все ангелы Неба хранили его сон.
Убедившись, что кузен действительно спит, Жан спустил с постели ноги, нащупал пол и тихо соскользнул с кровати; он подошел к креслу, где лежала одежда герцога Орлеанского, пошарил в карманах, достал спрятанный ключ, взял со стола лампу и, затаив дыхание, подкрался к потайной дверце; осторожно сунув ключ в замочную скважину, он открыл дверь и вошел в таинственное обиталище.
Спустя минуту он вышел оттуда бледный, хмурый; некоторое время он стоял в задумчивости, протянул было руку, чтобы взять кинжал, который оставил на кресле, но передумал и поставил лампу на стол. При этом его движении герцог Орлеанский проснулся и спросил:
