Революция № 3 – снова индустриальная, но только не агрикультурная, а музыкальная, масскультурная. Смысл в том, что сегодня основной массив музыки, принимай он вид трио теноров или бойз-бэндов, производится, во-первых, не музыкантами, а продюсерами, а во-вторых, промышленным методом. Там ровно то же, что и в производстве одежды: изучение рынка сбыта (сколько пубертатного возраста школьниц вызрело), кастинг мордашек, размещение заказа на музыку и аранжировку. Постареют мордашки (или их потребительницы) – напечем новых. И пресловутая «фанера» здесь никакая не халтура, а просто метод хранения и транспортировки музыки, типа глубокой заморозки. А «форматированные» FM-станции (их в Москве сегодня 52 штуки) никакие не душители искусства, а те же самые гипермаркеты, музыкальные распределители, форматированные, как форматирован любой гипермаркет: мясо – у дальней стенки, презервативы и жвачка – у кассы. Глупо искать в гипермаркетном эфире Земфиру, являющуюся по сути фермерской курочкой: Земфиры нынче водятся на колхозном рынке, то бишь на торрент-трекерах. Ну, а кто хочет колониального музыкального товару – тем дорога на iTunes.
Революция № 4 – постсексуальная. Она состоит в том, что секс окончательно отделился от деторождения. С одной стороны – массовая доступная контрацепция, с другой – экстракорпоральное оплодотворение, дети из пробирки, суррогатное материнство, анонимное отцовство. Ребенка может завести тот, кто раньше был обречен на бездетность. Побочным эффектом постсексуальной революции стало возвращение семейных ценностей (обрушенных сексуальной революцией с ее приоритетом любви перед семьей), только семья стала другой: то однополой, то с «мужем по выходным», – она вообще обрела массу новых форм. Две подруги, совместно растящие детей, при этом не лесбиянки, – чем не брак? Так что депутатики, истошно требующие запрета пропаганды однополого секса, – это стоеросовое дубье, для которого брак – это шоб венчали в церкви, и невеста шоб девкой была, и простыню с пятном поутру шоб вся деревня видела, гы-гы.
Ну, а революция № 5 – это наша, локальная, современная, российская: деидеологическая. Она свершилась, когда стало ясно, что никакой государственной идеологии – «национальной идеи» – в стране больше нет и, слава богу, не предвидится, как бы все то же стоеросовое дубье по этому поводу ни сокрушалось. Дело в том, что государственные идеологии существуют лишь в тоталитарных устройствах, где государство (точнее, тайный орден, подменяющий собою государство) контролирует не только экономику и судопроизводство, но и частную жизнь граждан. Национальная идеология – это метод, позволяющий ордену держать стадо в стойле. В нацистской Германии была идеология, в фашистской Италии, в коммунистическом СССР – а в современной России, ура, идеологии нет. То есть хотя Россия по-прежнему автократия, в которой даже у Абрамовича нет ни денег, ни собственности (у него есть те деньги и та собственность, которые ему разрешил иметь царь, но царь легко может их отобрать, как у Ходорковского – в этом смысле мы все с Абрамовичем и Ходорковским братья и сестры). Но в России больше нет тоталитарного режима: можно читать, что хочется, смотреть, что хочется, и трахаться с тем, с кем хочется, – да хоть с Абрамовичем, если он не против.
