– Труфальдино из Бергамо, – подсказала Анна Николаевна.
– Да-да, но там же она просто красавица, а я…
– И вы тоже. Только вам одеваться надо иначе, не скрывать формы под этим ужасным халатом. Если стесняетесь одевать прилегающие вещи, попробуйте полуприлегающие, а этот уродующий вас халат снимите. Такой только семидесятилетней бабке впору. Потом, вам надо сделать прическу, руки в порядок привести. И еще, не бойтесь обнажать плечи, верх груди, можно даже пупок, ведь это сейчас так модно. Но конечно все это не для этих, – Анна Николаевна кивнула на мелькавших за окном конторы рабочих. Гоните их, наймите моложе и симпатичней. Ну, а если даже оставлять этих, то сначала их надо поставить на место. Но все равно двух-трех надо уволить, Вы же здесь хозяйка, вы вольны делать все что хотите, в том числе и выбирать тех рабочих, которые вам нравятся… и не только для работы, – с многозначительной улыбкой добавила Анна Николаевна.
– Но как же, нет, слухи пойдут, потом от стыда сгорю, да и перед детьми… – неуверенно возразила Клавдия.
– Вы боитесь огласки? Не бойтесь. Узбеки не только забитый, но и молчаливый народ. И если вы поставите себя с ними настоящей ханум, хозяйкой, они будут немы как рыбы, чтобы вы тут не делали. Уж я-то их знаю. Поймите Клава, у вас еще есть время, но его не так уж много, ближе к пятидесяти, когда ваши дети будут совсем взрослыми и упорхнут от вас, тогда будет уже поздно. Вот мне сейчас пятьдесят четыре и я чувствую себя совершенно никому ненужной, хоть и была все время образцовой женой и матерью, никогда не изменяла мужу, а сейчас как у разбитого корыта. А вам и изменять никому не нужно, вы ведь совершенно свободны. У вас уникальная ситуация, не упускайте свой шанс. Поверьте, он мало кому выпадает в вашем возрасте…
Нет, не могла, вот так сразу, Клавдия принять мировоззрение Анны Николаевны. Все что та ей рассказывала и советовала, ей поначалу казалось дикостью, для нее обычной русской бабы, провинциалки. Как же это вообще можно жить для себя, наплевав на все, когда сорок лет прожито совсем по-другому, и все ее ровесницы, знакомые, все прожили по-другому, да и ее предки по женской линии тоже никогда не жили для себя, ради удовольствий. Нет, измены случались, некоторые из ее подруг даже регулярно «ходили налево» при живых мужьях. Но сказать, что они от тех «хождений» получали какое-то удовольствие, от левого «перепиха» где-то в сарае или стогу соломы, не говоря уж о моральном аспекте… В поселке таковым бабенкам потом жить было очень тяжело, даже тем про кого можно было сказать словами пословицы: «ей хоть плюй в глаза – все божья роса». Она наверняка знала, что и с собственными мужьями мало кто из женщин испытывали это самое наслаждение, истинное удовольствие, особенно с возрастом. Да и вообще при той «счастливой» советской жизни, что проживали рядовые женщины, от не проходящей усталости как физической, так и моральной, они вообще забывали об обычных женских удовольствиях. Ведь после рабочего дня им, как правило, была уготована «вторая смена», работа по дому, убрать, обстирать, приготовить пищу на всю семью. При такой жизни абсолютному большинству женщин было не то, что не до любовников, собственный муж в постели без надобности – засыпали едва падали в кровать. Причем старшему поколению пришлось значительно тяжелее, чем поколению Клавдии. Это она знала на примере своей матери и бабки. Бабка проработала полтора десятка лет кочегаром (!) на паровозе. Да-да, женщины в СССР, во всяком случае русские, не только укладывали шпалы, но и работали кочегарами в военные и послевоенные годы, то есть кидали лопатами уголь в паровозную топку. Правда, надо уточнить, таким трудом женщины занимались только в России, ну еще в Белоруссии. То же можно сказать и об укладке шпал. Даже на Украине, не говоря уж о других «угнетенных и оккупированных» республиках, такого за исключением русскоязычного Донбасса нигде не было. Бабка от последствий этого «социалистического» труда, конечно же, долго не прожила, скончалась в пятьдесят три года. У матери сложилось полегче, она пошла не в кочегары, а в проводницы. Тоже еще та жизнь. Проводником был и ее муж, отец Клавдии. Вечно в рейсах, вечно на колесах… в результате, заработали у МПС так называемую квартиру, в бараке, вот в этом поселке. Барак – самое сильное впечатление детства Клавдии. Она часто оставалась одна, когда родители надолго уходили в рейсы. Она запиралась и дрожала от страха, ибо по ночам в барачном коридоре орали, дрались, матерились, ломились, ошибившись дверью, пьяные. Родители, нахлебавшись «железнодорожной» жизни, строго-настрого запретили дочери связывать с ней же и свою жизнь, в результате чего она и поступила в финансовый техникум.
