Прежде всего должно заметить, что автор всегда держится первого жизненного условия всякого художественного повествования: он не пытается извлечь из предмета описания то, чего он дать не может, и потому не отступает ни на шаг от простого психического исследования его. Нет признаков противоэстетического смешения целей в рассказах г. Л. Н. Т. – ничего не приносит он им извне, заготовленного другими, так же как отстраняет от них влияние каких-либо любимых идей, почерпнутых в особенном представлении общества и человека, более или менее благородном, более или менее имеющем похвальную цель. Он избег этих пятен современной литературы: оттого и содержание произведений его имеет здоровый вид, убедительность и ясность почти физических предметов. Он зорко смотрит на себя и вокруг себя, и мысль его в обоих случаях устремлена только на то, чтоб показать сущность характеров и происшествий за внешними подробностями, затемняющими их значение для менее проницательных глаз. Когда достигает он пояснения их их же природными свойствами, он останавливается, не заботясь, какой вид начинают они принимать после того: работа его кончилась, и это мы называем художнической работой.
Затем любопытно посмотреть на самое приложение его психического анализа к делу. Едва вспоминает он какое-либо детское ощущение, какую-либо раннюю попытку ребяческой мысли, как в то же время представляется ему давление этой мысли на самый характер молодого человека и цепь случаев, происшествий, вызванных ею; другими словами, он облекает ее в форму искусства, дает ей плоть и настоящее бытие в области изящного. В каком верном отношении находятся эти результаты с первым поводом, родившим их, читатель может убедиться сам в рассказах г. Л. Н. Т. Редкие писатели так логически последовательны, так строго верны своим идеям и редкие так сильно убеждены в единстве мысли и поступка, как г. Л. Н. Т. Все это показывает, во-первых, истинное понимание сущности автобиографии, а во вторых, глубокое его познание самой природы того возраста, которого он сделался историком. При этом живом, художественном объяснении детства есть одна черта у автора, которая показывает его способность понимания предметов чисто поэтически, именно: он верует в жизненное действие организма и с настоящим чувством поэта уловляет ту минуту, когда природа сама по себе, без всякого пособия со стороны, дает искру мысли, первый признак чувства и первую наклонность. Он следит потом за ходом их во всем их извилистом полете через множество ощущений и случаев, которые они окрашивают своим цветом. Как поступает автор в отношении самого себя, своей внутренней истории, так поступает он и в отношении внешней обстановки, где судьба определила ему находиться. Он не обсуждает тот круг, куда был поставлен и который, не очень глубоко и серьезно понимая вещи, бережет только внешний вид достоинства и благородства: он его описывает. Круг этот служит рамой для г. Л. Н. Т., где вращается повествование его о странствиях детской мысли, беспрестанно возникающей по закону собственной производительности. Отношения между кругом и юным наблюдением, старающимся разгадать его и испытывающим на себе его влияние, составляют хронику, исполненную занимательности, перипетий и катастроф, которые, к удивлению читателя, оковывают его внимание, как перипетии и катастрофы драматических героев. И таким образом из представления параллельного хода жизненных явлений и психических движений образуется у него рассказ, исполненный мысли и вполне художественный.
