– Куда же вы поедете, ночь на улице, – сказала Маша растеряно.
– Все равно… в клинику, потом домой, к отцу.
– В клинику?
– Да, я проходила курс лечения…
– Вот оно что, – понимающе кивнула Маша.
– Рита, я не писал тебе той записки, – поспешно сказал Андрей.
– Не писал? – повернулась к нему девушка.
– Он действительно не писал вам, – подтвердила Маша. – Строчку из Шекспира послал вам Борис, после того, как вы, скорее всего, сама же, рассказали ему о вашей неудавшейся любви.
– Рита, я люблю тебя! Любил всегда! Прости меня, я был ужасным дураком, прости меня, милая! Я никогда не написал бы тебе этого, потому что это было бы неправдой, до конца моей жизни. Это была бы ложь! Потому что я всегда буду любить тебя! Тебя одну!
Он протянул к ней руки, и она шагнула навстречу. Потом, вдруг, опомнившись, отступила и посмотрела вопросительно на Машу.
– Но, как же? Вы и Андрей…
Маша покачала головой.
– Ничего нет, Рита. Ничего нет и не было.
– Рита, ради Бога, нам надо поговорить! – попросил Андрей, завладевая ее рукой. Теперь они снова смотрели друг на друга, не отрываясь.
Маша видела, что для них перестала существовать и она, и эта комната, и весь мир. Она очень устала. Словно, за один вечер ее полностью опустошили, выпотрошили, оставив одну оболочку. И сейчас эта оболочка не могла чувствовать, страдать, жалеть о чем-то, о чем? Маше хотелось остаться одной в полной темноте, сжаться комочком и закрыть воспаленные глаза. Не было ничего, ни одной молитвы, ни одного стона, или упрека, только пустота.
Андрей и Рита вышли от нее, не попрощавшись. Кольцо так и осталось валяться на полу, бриллиант тускло поблескивал в электрическом свете. Маша подняла его и положила на стол, рядом с Ритиным письмом, добрела до кровати и, не раздеваясь, легла; уснула она сразу, словно провалилась в темноту.
* * *
Они шли куда-то сумеречными коридорами, сжимали друг друга в объятьях, проваливаясь в пропасть лифта, пересекали свет и тени; они возвращались.
Когда они стояли, прижавшись друг к другу, под одинокой, приглушенной абажуром, лампой, она сказала чуть слышно:
– Ты с ума сошел.
– Не прогоняй меня, – ответил он.
Тогда они вошли в темный проем распахнутой двери, она споткнулась обо что-то, засмеялась негромко:
– Кофе пахнет.
– Ты помнишь? – спросил он.
– Конечно, – ответила она, – все-все.
Почти не различая в темноте ее лица, он начал медленно целовать ее наугад:
– Это щека, – шептал он, – это уголок губ…
– А это? – спрашивала она, поднявшись на цыпочки и ловя его губы своими.
