Теперь они уезжают, если есть куда, потому что Россия в них уже не нуждается.
Империя рухнула, был забыт академик Никольский; Джезказган стал Жезказганом, Никольский стал Сатпаевым, улица, где живут мои родители, носит имя хана Ердена, неизвестного мне большого аксакала…(Ерден сменил Луначарского).
– И чего тебе поезд? – удивляется мама, – села и сиди себе. Ты сидишь, а тебя везут.
– Тоска зеленая, мама!
– Я помню, когда мы с отцом первый раз ехали, так интересно было! Что мы видели до этого? Да ничего. А тут, через всю страну, в купе, просто свадебное путешествие! Ха-ха! А потом, приехали: зима, холод, а нас поселили в мужском общежитии, на кухне. Стекло в окне выбито, я в дыру подушку засунула, чтобы меньше дуло. Помнишь, папуля?
Отец отрывается от газеты и невнятно поддакивает.
Он родился перед войной, и мальчишкой жил в оккупации с дедом и бабкой. В Подгорном стояли итальянцы. Их расселили по домам, отец вспоминал, как у них квартировал пожилой солдат. Он часто приносил из полевой кухни булки и угощал пацанов; запирался с ними в сарае, доставал газетную вырезку с портретом Муссолини и целился в нее из автомата. «Та-та-та!» – изображал он автоматную очередь. «Синьора, – обращался он к отцовой бабушке, – я – рабочий, – он растопыривал пальцы ладони, – у меня пятеро детей! Война – плохо!»
Родители отца ушли на фронт; его отец погиб под Ленинградом в 43 году. Он командовал разведротой, и в одной из вылазок, его снял немецкий снайпер. Видимо заметил блеск от окуляров бинокля.
Мать служила в войсках связи. Познакомилась с военным летчиком, вышла замуж второй раз и жила в Москве, в Измайлово.
Отец рассказывает о том, какая красивая она была. Вернулась с войны, ладная, стройная, форма на ней, как влитая; ремень офицерский в талии затянет, соберет пацанов со всей улицы и уведет в овраг, она там устроила стрельбище. У нее пистолет наградной, она по бутылкам палила, а мальчишки, открыв рты, смотрели.
Мужчин в поселке почти не осталось. На всю улицу Свободы один вернулся, да и тот без ноги. Его сразу в милицию пригласили на работу, мотоцикл с коляской выделили. Так этого безногого участкового боялись и уважали во всем районе; он мог остановить любую драку, не сходя со своего мотоцикла.
Воображение отца потряс протез участкового: огромная розовая нога в нарисованном ботинке. Нога стояла почему-то на самом видном месте, в большой комнате, рядом с радиоприемником; он надевал ее только на работу, прилаживая к культе специальными ремнями. Свою родную ногу участковый потерял во время артобстрела высотки, на которой залегла его рота. Стреляли свои же, не знали, что наши части так далеко продвинулись. Бывшего фронтовика из-за этого никогда не приглашали в школу, боялись, что он лишнее скажет. Только все и так все знали.
