В квартире имелась сидячая ванная, на кухне стоял самодельный стол из плохо оструганных сосновых досок и несколько табуретов. В одной из комнат тесно прижавшись, сгрудились три железные кровати, с панцирным сетками и никелированными шишечками, другая комната была нежилой, в ней лежали чемоданы и нераспакованный багаж.
Пришлось вернуться в реальность.
Пока я принимала ванну, отец занял угол самодельного стола закуской и бутылкой армянского коньяку. Мама нажарила гору отбивных, сгрузила их в эмалированную миску. Отец нарубил крупными кусками несколько видов местной копчености; и когда я вошла в кухню, пытался наскоро почистить сушеного сига, рыбу из озера Севан.
– А, дочура, садись, – он ногой пододвинул мне табуретку, – бери травку к мясу, мы тут с мамулей травку раскушали.
Зелень была такой свежести, что листики оттопыривались от стеблей и стояли, как влитые, как будто их только что сорвали с грядки.
– Надо собрать в пучок, – отец потянулся к вороху травы, – смотри, вот так. – Он выбрал несколько стебельков лука, веточку петрушки, укропа, кинзы и еще чего-то неизвестного мне, окунул все это в солонку и отправил в рот; при этом, захватил вилкой отбивную и, размахивая ей в такт какому-то своему внутреннему ритму, кивком головы указал мне на уже наполненную рюмку.
– Давай, за приезд!
– Папуля, – спохватилась мама, – пусть она поест.
– Кушай, дочура, – отец засуетился, – вот, возьми кусочек, это очень остро, но вкусно.
– Не суй ты ей эту гадость, пусть свежее мясо ест, – настаивала мать.
– Дочура, слушай мамулю, ешь свежее мясо, – радовался отец.
Я кивала головой на обе стороны, откусывала от десяти кусков, макала пучки травы в крупную соль, жевала все это вместе с рыбой сиг, которая водится только в озере Севан, и копченый суджюк, вкус которого терялся из-за количества специй, названия я не знаю до сих пор.
Отец держал рюмку на весу, ожидая, пока я прожую, я глотнула с риском подавиться, взяла свою рюмку, мы чокнулись, и я опрокинула в себя коньяк, не услышав ни вкуса, ни крепости.
– Это – настоящий, – отец говорил о коньяке. – Черчилль его очень уважал. Ему Сталин целый вагон коньяку подарил.
– Ну, разумеется, – я засмеялась, – аэропорт Шарля де Голя, коньяк Уинстона Черчилля; что еще?
Отец сразу плеснул мне вторую.
– Я спать пойду, а то уже не соображаю ничего, – призналась мама, – завтра поговорим, Она поднялась со своего места и сразу же распорядилась:
– Ты ее не мучай особенно, – это отцу, – А ты, – она обратилась ко мне, – Не слушай его, иди спать.
