Внезапно меня оглушил ужасный взрыв, и я упала на землю. Рядом со мной разорвался германский снаряд. Этот снаряд мне никогда не забыть, потому что часть его осталась в моем теле.
Спину пронзила жуткая боль. Я была ранена осколком, засевшим в нижней части позвоночника. Находившиеся поблизости солдаты видели, как меня ранило. Потом я потеряла сознание. Меня доставили в пункт первой помощи, но рана оказалась настолько серьезной, что доктор не поверил в то, что я смогу выжить. В санитарной повозке меня повезли в Луцк. Необходимо было электролечение, но в больницах Луцка не нашлось соответствующего оборудования, поэтому меня решили отправить в Киев. Однако, учитывая мое состояние, врачи в течение трех дней решали вопрос о перевозке, считая ее опасной для жизни.
В Киеве приток раненых был так велик, что пришлось целых два часа лежать на носилках на улице, прежде чем я попала в госпиталь. После рентгеновского обследования мне сказали, что в спине застрял осколок, и предложили операцию. Я не могла представить себе, как жить с осколком в теле, и поэтому согласилась. То ли из-за моего общего состояния, то ли по какой другой причине, но хирурги в конце концов отказались от операции, заявив, что отправят меня либо в Петроград, либо в Москву для дальнейшего лечения. Поскольку мне предоставили право выбора, я предпочла Москву, потому что уже провела несколько месяцев в Екатерининской больнице.
Рана в спине парализовала меня до такой степени, что нельзя было пошевелить даже пальцем. Вот так я и лежала в одной из московских больниц, находясь между жизнью и смертью в течение нескольких недель, и походила скорее на бревно, чем на живого человека. Действовал только мозг, да сердце ныло от боли.
Каждый день меня таскали на носилках в процедурный кабинет, где я получала массаж и принимала ванну. Потом меня осматривали врачи, смазывали рану йодом, делали электромассаж, после чего опять купали в ванне и перевязывали рану. Эта ежедневная процедура была ни с чем не сравнимой мукой, хотя мне постоянно давали морфий. В палате, где я лежала, было неспокойно. Все койки занимали тяжелые больные, стоны и вопли которых, наверное, доходили до небес.
Четыре месяца пролежала я парализованная, совсем не надеясь поправиться. Кормили меня сиделки. Пища состояла из молока и каши. Много было таких дней, когда я призывала смерть как желанную гостью. Продолжать жить в подобном состоянии казалось бесполезной и бессмысленной тратой времени, однако доктор, еврей по национальности, человек с удивительно добрым сердцем, пытался вселить в меня надежду на выздоровление. Он каждодневно с упорством продолжал делать свое нелегкое дело, хваля мою стойкость и подбадривая ласковыми словами. И его старания в конце концов увенчались успехом.
