В три часа поутру прозвучала команда:
– Выдвигайсь! Вперед!
В сильном волнении мы пошли на неприятельские позиции. Наши потери были огромны: первую цепь немцы смели огнем почти полностью, но ее пополнили бойцы из второй цепи. Несколько раз поступала команда залечь. Продвигаясь дальше и достигнув расположения германцев, мы ошеломили их. Один только Полоцкий полк захватил две тысячи пленных, и восторгам нашим не было предела. Мы заняли неприятельские позиции, и ничейная полоса, усеянная телами убитых и раненых, стала теперь наша. Санитаров-носильщиков было мало, и потому командиры призвали добровольцев подбирать раненых. Я была среди тех, кто откликнулся на этот призыв.
Испытываешь большое удовлетворение, когда появляется возможность помочь страдающему. И благодарность скорчившегося от боли парня, которого ты спасаешь, оказывается великой наградой. Мне доставляло огромную радость помочь оцепеневшим от боли людям сохранить жизнь. Когда я вот так склонилась над одним раненым, потерявшим очень много крови, и собиралась поднять его, снайперская пуля прошила мне ладонь между указательным и большим пальцами и, выйдя оттуда, пропорола мягкую ткань левого предплечья. К счастью, я сразу поняла, что раны неопасны, быстро перевязала их и, невзирая на возражения парня, потащила истекающего кровью солдата из опасной зоны.
Я продолжала свою работу всю ночь и была представлена к ордену Св. Георгия 4-й степени «за храбрость в обороне и наступлении и за оказание первой помощи на поле боя, несмотря на полученное ранение». Но я его так и не получила. Меня наградили медалью 4-й степени и при этом сказали, что женщина не может носить крест Св. Георгия.
Я была разочарована и огорчена. Ведь известно, что такую награду давали некоторым сестрам милосердия из Красного Креста. Я высказала свое недовольство командиру. Он полностью разделял мою обиду и уверенно заявил, что я, конечно, заслужила этот крест.
– Но, – добавил он, с пренебрежением передернув плечами, – тут же начальство…
Рука у меня болела, и оставаться на передовой я не могла. В нашем полковом полевом госпитале был тяжело ранен санитар, и меня послали туда ему на смену. Я должна была работать под руководством врача и пробыла там две недели, пока не зажила рука. Следуя указаниям доктора, я приобрела такое умение, что он выдал справку, в которой говорилось, что я могу временно исполнять обязанности санитара.
Осень 1915 года прошла без особых приключений. Жизнь наша стала скучной и однообразной. По ночам мы вели наблюдение, согреваясь горячим чаем, который кипятили на маленьких печурках в окопах. С рассветом ложились спать, а день для некоторых из нас начинался в девять часов утра, потому что это был час раздачи хлеба и сахара. Каждый солдат получал рацион – два с половиной фунта хлеба ежедневно. Он частенько был пригорелый снаружи и непропеченный внутри. В одиннадцать часов, когда приносили обед, уже никто не спал: чистили винтовки, чинили одежду. Кухня располагалась постоянно в версте от нас в тылу, и мы посылали туда связных, чтобы притащить обеденные баки к траншеям. Обед, как правило, состоял из горячих щей с небольшим кусочком мяса. А оно нередко бывало порченое. На второе всегда давали кашу – обычную русскую еду. Дневной рацион сахара считался равным трем шестнадцатым фунта. Пока обед несли, он остывал, поэтому нас выручал чай. После полудня получали задания, в шесть вечера ужинали; и это была последняя еда, состоявшая из одного блюда: либо щи, либо каша с селедкой, и к этому мы добавляли свой хлеб. Многие съедали хлеб до ужина или, если были очень голодны, еще в обед, с первым блюдом, и тогда им приходилось просить кусочек у товарищей или ходить голодными.
