— Но это действительно так! — чуть не плача, воскликнула Вивьен. — Как вы смеете оскорблять меня?
— Смею, потому что забочусь о твоей безопасности, дитя мое. — Он обошел вокруг стола и остановился напротив Вивьен: — Сегодня на улицах полно констеблей, готовится большая облава, и если тебя поймают, ты будешь сразу же осуждена за проституцию.
Проституция! Это слово заставило Вивьен вздрогнуть. Она обессиленно опустилась на скамью и прошептала:
— Вы ошибаетесь, я не отношусь к числу женщин, торгующих собственным телом. — Но поняла, что он не верит ни единому ее слову.
— Большинство уличных женщин не считают себя проститутками, — с горечью в голосе сказал мужчина. — Они думают, что таким образом помогают своей семье, но все это лишь отговорки, дитя мое. Пойми, девочка, внимание джентльменов так недолговечно! Месяцы сольются в годы, и твое очарование померкнет. Подумай, что у тебя останется? Подорванное здоровье и иссушенная душа — вот, к сожалению, и все.
Его слова ранили Вивьен в самое сердце. Ее новый знакомый совершенно прав! Разве есть хоть какая-нибудь разница между женщинами, из которых одна продает свое тело за пять фунтов, а другая — за красивый дом на Итон-сквер? Мать пыталась внушить ей мысль, что жизнь содержанки полна любви и романтики, но на самом деле романтики в ней не больше, чем в грязном притоне.
Приход дворецкого оторвал Вивьен от тягостных раздумий. Слуга поставил на стол чайник, чашки, вазочку с печеньем и удалился. Хозяин дома сам налил ей какао.
Вивьен закусила губу, с трудом сдерживая улыбку. Подумать только, из всех падших женщин, нуждающихся в нравственном исправлении, этот непрошеный спаситель выбрал именно ее — девственницу. Впервые за последние два часа девушка облегченно вздохнула. Как знать, может быть, он действительно сумеет ей помочь.
Вивьен глотнула горячего ароматного напитка.
— Я не та, за которую вы меня принимаете. Я порядочная девушка и всего три месяца назад вышла из пансиона. Видите ли, моя мать куртизанка и хочет, чтобы я тоже пошла на содержание к какому-нибудь богатому, титулованному дворянину. А я… я этого не хочу. Вот и сбежала из дому…
Несколько секунд они молча смотрели друг на друга, затем мужчина выпрямился, всплеснул руками и возмущенно заговорил:
— Навязывать развратную жизнь своему собственному ребенку — что может быть отвратительней и предосудительней этого? Этот так называемый полусвет — по сути, та же унизительная проституция, только обернутая блестящей фольгой. Назови мне имя своей матери, — внезапно потребовал он. — Я позабочусь о том, чтобы ее призвали к ответу и подвергли всеобщему презрению и осуждению.
