— А это чего-нибудь стоит? Он здесь уже давно…
Его слова относились к камню, торчавшему из земли, словно огромный наконечник копья. На нем была грубо высечена надпись. Шеннон прочел ее от слова до слова: «Здесь 11 июля 1849 года утонул несчастный Мигель Гихарро 27 лет от роду. R. I. Р.[8] Вечно помнящая и любящая дочь».
Шеннону пришлось разочаровать Обжору:
— Нет, это не имеет никакой ценности. Просто памятник.
— Так я и знал… А то бы его давно прихватили.
— Возможно, он тоже был сплавщиком.
— В июле здесь никто не сплавляет леса… Послушай, а сколько могут дать за меч?
— Кто знает… Трудно сказать.
Они снова принялись за работу, пока Паула вместе с несколькими сплавщиками перебиралась на другое место, чуть ниже по течению, где предполагалось заночевать.
Лагерь раскинули у выхода из теснины, у самого оврага поблизости от Осентехо. Разгрузили и распрягли Каналохаса. Пока Сантьяго и Обжорка раскладывали вещи, Паула отправилась вдоль ручья в поисках источника.
Она обнаружила его среди тесно сгрудившихся сосен и подставила под струю кувшин. Вечерний свет в этом уголке, усыпанном хвоей, был мягким, и прозрачной была сень деревьев. Застрекотал первый в этом году кузнечик, и его мерное стрекотание казалось биением сердца сумерек. Паула дышала легко, охваченная необъяснимо счастливым чувством, и не замечала, что звук падающей в кувшин струи становится все глуше. Она сняла с головы платок, собираясь перевязать его, и вдруг, ощутив на себе чей-то взгляд, обернулась.
Прислонясь к сосне и покусывая травинку, на нее смотрел незнакомец. Как он молод и строен! Держится прямо, несмотря на усталость и дорожную пыль, покрывающую лицо. Паула сразу заметила дерзкое, самоуверенное выражение его глаз и ослепительно-белые зубы в обрамлении густой черной бороды.
— Привет! — коротко сказал он, поднося руку к козырьку фуражки.
— Что вы тут делаете? — вместо ответа спросила Паула настороженно.
— Смотрю на твои волосы, — многозначительно произнес он.
Паула смутилась под взглядом его дерзких глаз и поспешно повязала платок.
— И на плечи. И на фигуру, — продолжал незнакомец.
Он произнес это спокойно, не желая ее оскорбить, но она смутилась еще больше. Волнение, которое вдруг стеснило ей грудь, совсем не походило на гнев или страх.
— Ну и как? — спросила она, чтобы осадить его.
— А ты разве не знаешь?.. Мне нравится, — заключил он.
— Ну что ж, выходит, вы меня разглядели?
— Нет! Хочу еще. Я тебя не искал, но теперь должен рассмотреть.
