Шеннон смотрел на нее из своего укрытия, стыдясь того, что стал невольным свидетелем этого уединения. Солнце уже совсем скрылось, и небо стало фиолетовым. Прошло довольно много времени, прежде чем он снова взглянул на нее. Она сидела, прислонившись к двери, лицом к пустынной дороге. В тени портала нельзя было разглядеть ее черты, но ее безжизненная поза, с поникшей на плечо головой, заставила его выйти из укрытия.
Он подошел к ней довольно близко, но она не замечала его, словно он ничем не отличался от земли или деревьев. Только остановившись перед ней, он прочел удивление в ее глазах, окруженных тенью, не потому что они плакали, а потому что были обращены внутрь.
— Я тоже пришел помолиться, — объяснил он.
— Ты? Такой безгрешный? — улыбнулась Паула.
— Нам всем не мешает это делать.
— Да, но некоторым это нужно больше. Особенно тем, у кого нет выхода.
— Выход всегда найдется.
— Только не для меня… Думаешь, я сошла с ума? Нет, я такая же меченая, как и Дамасо.
— Просто тебя что-то мучает, но ты не хочешь доверяться тому, кто может тебе помочь.
Из-под юбки выглядывала нога, обутая в альпаргату, у которой почти совсем протерлась пятка.
— Я зашью, когда вернусь, — сказала она, погладив подошву. И с гордостью добавила: — Теперь у меня есть иголка с нитками.
В этом ее упоминании о домашних вещах было что-то чистое и трогательное. Она словно вновь обрела свое женское царство. Шеннон не мог удержаться от желания поцеловать эту исцарапанную руку, которой она гладила подошву и прятала наваху у себя на груди. Но девушка отстранила его и ласково, чтобы не обидеть, сказала:
— Не надо.
Неподвижный воздух застыл, будто его и не существовало вовсе. Как и холода. В сумеречном бархатисто-синем свете все казалось печальным и отрешенным. Словно что-то витало в воздухе, что-то должно было случиться. Какое-то чудо, как в сказке со счастливым концом. И этот воздух заставил Шеннона произнести слова, которые, сорвавшись с губ, оставили на них привкус пепла его мистической фразы.
— Я знаю, что не нужно. Вернее, нельзя.
Но ничего не случилось. Разве что выражение ее рта стало по-детски доверчивым, а взгляд более глубоким, когда она ответила:
— Не понимаю.
— Не все ли равно. Кто-то один вдруг понимает, что так и должно быть. А уверенность успокаивает, даже когда причиняет боль.
Воцарилась тишина, такая ощутимая, будто она встала между ними. Ее нарушила сова, хранительница часовни, принявшись мелодично вздыхать на разные лады.
