И это все? — спросил, усмехнувшись, эмир.
Я понимаю, что моя просьба велика. Ведь эта библиотека — она единственная, в мире больше не осталось...
Можно, конечно, можно, — ответил эмир.
Какой наивный! — зашептались придворные. — Нам бы такое везение. Уж мы бы выбрали себе награду.
И еще, — сказал эмир, и шепот снова мгновенно затих. —Ты назначаешься придворным врачом. Отныне тебя не тронет ничья рука. Ты будешь жить под охраной стражников.
Благодари, благодари скорей, — подтолкнул Хусейна главный среди врачей.
Благодарю за большую честь, — поклонился Хусайн. — Но я бы хотел лечить и других, у кого нет...
Эмир уже не слушал его. Он повернулся к придворным.
Отец, мать, младший брат, слуги — все расспрашивали Хусайна об убранстве дворца, о том, как выглядит эмир. Мысли же Хусайна были заняты единственным — библиотекой.
В огромном длинном здании библиотеки было много комнат. В каждой комнате стояли сундуки с книгами.
Хусайна встретил хмурый горбатый старик.
Кроме этого старика да нескольких уборщиков, в помещении никого не было. Старик повел Хусайна по комнатам. В одной комнате были только медицинские книги, в другой — книги по астрологии, в третьей — книги о приключениях.
Через много лет, рассказывая ученику Джузджани свою биографию, Ибн-Сина так вспомнит об этой библиотеке:
«Я нашел в этой библиотеке такие книги, о которых не знал и которых не видел больше никогда в жизни. Я прочитал их, и мне стало ясно место каждого ученого в своей науке. Передо мною открылись ворота в такие глубины знания, о которых я не догадывался».
Лишь один человек заходил иногда в библиотеку — старший сын эмира Мансур. Хусайн здоровался с ним издали. Мансур отвечал ему. В библиотеке они почти не разговаривали.
Я в мягкий шелк преобразил горячими стихами Окаменевшие сердца, холодные и злые... —
эти строки из Рудаки Хусайн знал еще маленьким мальчиком, когда жил в Афшане. Позже, в Бухаре, учитель словесных наук объяснил ему правила стихосложения.
Рифмовать, складывать строки в определенном размере-ритме, умели многие грамотные люди. Но лишь когда в этих строках смеялось и тосковало собственное сердце, когда и другие сердца не оставались равнодушными, заслышав эти строки, лишь тогда рифмованные фразы становились стихами.
Первые стихи Хусайн сочинял для забавы. Это было интересно — будничные слова вдруг становились то торжественно-величественными, то печальными. Постепенно все больше чувства и мысли было в его стихах. Их уже знали многие в Бухаре, передавали друг другу. Вот и сейчас, только что, появилось стихотворение. А случилось это так.
