Движения почти не чувствовалось, но миссис Беллоуз знала, что несется со скоростью пятидесяти тысяч миль в час, и так будет продолжаться целую вечность, до тех пор, пока…
Попутчицы качались рядом с ней, но каждая плыла по своей траектории. Кислорода оставалось на считанные минуты, но все равно глаза смотрели вперед, куда влекло движение.
«Куда же еще? — размышляла миссис Беллоуз. — Дальше и дальше в космос. Все дальше и дальше, а кругом темно, как в огромном храме, и звезды горят, будто свечи; пропади пропадом и мистер Тэркелл, и его аферы, и этот корабль — мы летим прямо к Богу».
И там — ну, там, куда падала миссис Беллоуз, летя дальше и дальше, — она почти разглядела очертания, которые двигались навстречу — очертания золотой десницы Божьей, простертой к ней, чтобы принять ее и успокоить, как испуганного воробышка.
— Меня зовут миссис Амелия Беллоуз, — негромко представилась она самым светским тоном. — Я с планеты Земля.
Дикий разврат в городишке Голуэй
(перевод Е. Петровой)
Нас занесло на самую оконечность Ирландии, в Голуэй, куда неприветливые просторы Атлантики то и дело шлют пелену дождей и дыхание холода, а потом опять пелену дождей. Ложишься спать в тоске, просыпаешься среди ночи, потому что явственно слышишь чей-то плач, может, даже свой собственный, а проведешь ладонью по лицу — сухо. Поглядишь в окно, перевернешься на другой бок, а от тоски уже невмоготу — остается только шарить по простыням, чтобы нащупать влажный сон и еще раз попытаться натянуть его на голову.
Так вот, занесло нас туда, где кругом одни серые камни с зеленой бородой, то бишь в Голуэй, скалистый городишко, снизу отсыревший от моря, а сверху — от дождя; в компании с нашим кинорежиссером я прозябал там целый месяц, работая над сценарием фильма, который, по жестокой иронии судьбы, предстояло снимать под ласковым, желтым солнцем Мексики ближе к январю. В сценарии присутствовали разъяренные быки, пряные тропические цветы и жгучие взоры; я тыкал окоченевшими пальцами в клавиши пишущей машинки, сидя в неуютном гостиничном номере, а в окно диким зверем билось ненастье. Еда, которую там подавали, мало чем отличалась от тюремной баланды.
На тридцать первый вечер, ровно в семь — стук в дверь. Через порог нервно шагнул мой режиссер.
— Валим отсюда к чертовой матери — найдем, где в Ирландии можно оттянуться; больше нет сил слушать этот проклятый дождь, — выпалил он на одном дыхании.
— Разве идет дождь? — переспросил я, засунув пальцы в рот, чтобы растопить ледышки. — Здесь, под крышей, такая канонада, что меня уже контузило; я и думать забыл, что сверху еще и поливает!
