— Она со спичками хороша, — заметил Шершень.
— Эт точно, — согласился Карпухин. — С норовом машина.
Закурили. Генка, жадно затягиваясь, запрокинул голову вверх, принялся шарить взглядом по небу.
— Спутник ищешь? — спросил Шершень. — Нынче их много летает.
— Хотите, ребята, я вам историю про звезды расскажу? — предложил Генка.
— Давай трави, — сказал я. — Хоть про звезды, хоть про луну.
— Не, я про звезды… Слухайте, старики, правда же люди им дали удивительные имена? Кассиопея… Альфа Центавра… Прямо по слогам хочется произносить такие красивые и непонятные слова. А еще есть Стожары. Понимаете, не один жар, а целых сто — Стожары. И совсем простое, прямо сибирское — Медведица. И не одна, а две — Большая и Малая.
— При чем тут сибирское? Ты в Сибири, что ли, жил? — не удержался я.
— Я тут и ни при чем. Мальчишка один, сибиряк, грезил с детства звездами.
Это уж совсем непонятно.
— Какой мальчишка? Ты о ком рассказываешь?
— Ни о ком — о звездах… Так вот, мальчишка этот жил совсем один.
— В тайге?
— Климов, честное слово, история интересная. Не перебивай ни тайгой, ни тундрой. Ладно?
— Ладно.
— У мальчишки не было ни отца, ни матери. Мать умерла, когда ему был годик, а отца он не знал совсем. А случилось так. Родители его — коренные питерцы. Отец — токарь на Кировском, мать — вагоновожатая. Всю блокаду они прожили в Ленинграде. А потом, когда блокада была прорвана, токарь сумел отказаться от брони и добился отправки на фронт. Жену, которая должна была стать матерью, уговорил уехать в глубокий тыл. Так она очутилась в Новосибирске. Устроилась работать по специальности. Там у нее и родился этот самый мальчишка. От мужа ни слуху ни духу, как в воду канул. А через год она померла: знать, блокада не прошла бесследно. И пацан остался без матери, без отца. Круглый, можно сказать, сирота…
— А звезды? — не удержался я.
— … Один детский дом, где ползунки, второй — там уж постарше детишки, дошколята, потом третий, четвертый…
— Звезды-то будут?
— А как же? Будут. Школьником, с самых младших классов, мальчуган увлекся звездами. Учитель такой ему попался, не то во втором, не то в третьем классе. Звездочет, а не учитель. Весь класс заразил звездами. А отец-то, между прочим, у мальца не погиб, не пропал без вести. Просто, вернувшись с фронта в Питер, никак не мог отыскать следов своей семьи. Он и в военкоматы, и в милицию, и в Москву писал. Как-то, услышав по радио выступление писательницы Агнии Барто, написал ей отчаянное письмо. Рассказывать долго, а поиск-то еще дольше шел. Через десять лет после победы отыскал-таки токарь своего сына. Приехал за ним в Сибирь. Встретились. Обнимает, целует отец свое чадо, а оно, знаете, о чем его спрашивает? Про звезды, говорит, ты мне расскажешь? Постой, отвечает отец, я не астроном, не учитель школьный, да и некогда мне было, сынок, на звезды глядеть. Земных дел, суровых и многотрудных, было невпроворот. Сказать-то так сказал, а в душе обрадовался вопросу сына. Это же хорошо, что смена такая растет, пытливая, устремленная ввысь. И говорит он сыну: про те звезды, о которых спрашиваешь, узнаешь, все узнаешь сам, когда подрастешь, а вот про одну звезду я тебе все-таки расскажу.
