— Все от нас самих зависит, — повторил Карпухин слова сержанта.
— О том и речь… А со мной что будет — неизвестно.
Прежде чем уснуть, мы все трое обругали не раз кривого Моше Даяна, покумекали насчет возможного развития ближневосточных событий, помянули добрым словом нынешнего завскладом товарища старшину, удивительно похожего на артиста Андреева. Отвалил он нам, выражаясь языком Генки, за наши труды праведные здоровенную банку говяжьей тушенки — одну на всех. Вот тебе и вещевая служба! Хорошо бы и назавтра к нему на склад. Может, опять полакомимся тушенкой?
А за гауптвахтовским забором звенели соловьи, будоражили, окаянные, и без того беспокойную солдатскую душу.
Кажется, целую вечность мы не были в роте. Дневального Серегу Шершня, стоявшего у тумбочки, мы по очереди так тискали, что, наверное, останутся у парня синяки на ребрах до самого конца службы.
— Да погодите же, черти, — вывертывался Шершень, — я же должностное лицо, на службе…
Эх, Серега, Серега, несознательный ты тип, черствый человек, хоть и на гармошке играешь. Влепили бы тебе — не пять, нет, пусть хоть двое суток, узнал бы, что значит для вольного человека неволя…
Старшина Альхимович приказал нам обоим немедленно отправляться в парк боевых машин на занятия.
— Ваш взвод там на огневой подготовке. Шагом марш!
— И никто нас туда сопровождать не будет, товарищ старшина? — спросил Генка.
Старшина понимающе улыбнулся.
— Видать, здорово приучил вас капитан Семин ходить с сопровождающим. А?
— Да уж, товарищ старшина, что было — то было. Без сопровождающего шагу не ступали.
— Воспоминания, как говорится, на потом. А сейчас марш на занятия! — скомандовал старшина. — Без сопровождающего!
И мы отправились на занятия. В танковый парк. На огневую подготовку. Одни. Без сопровождающего. Я не спросил Генку о том, что он испытывает, приближаясь к взводу, но, думаю, мысли у нас были одинаковые. Чувство радости по поводу возвращения в роту сменилось чувством стыда за эту проклятую гауптвахту. Серия «Жизнь замечательных людей» вряд ли могла утешить. Во всяком случае, я не находил никакого утешения. Уж лучше бы идти с провожатым. Пусть бы он и докладывал лейтенанту. А то ведь придется самим.
— Трусишь, старик? — спросил Генка.
— Вот еще! С чего ты взял?
— Ладно, ладно, храбрись. Меня не обманешь…
— Психолог-физиономист, да?
— Малость соображаю…
— Про свою персону соображай, арзамасско-крыжопольский.
— А вот сердиться не надо, дорогой мой. Ты, наверное, считаешь, что во всем я один виноват. С одной стороны, верно, я. А с другой? Почему согласно требованию устава не удержал меня от дурного поступка? Взял бы тогда в курилке ту бутылку да оземь. Или об мою голову. Я бы не обиделся.
