— Ну конечно, — успокоил я Цезаря.
— Хорошо бы…
— Выходит, братцы, верно говорится — женщины до добра не доводят, — неожиданно сказал Генка.
— Ты бы помолчал, — оборвал я его, — на себя оглянись… Что с нами теперь будет? Подумал?
— Вам-то что, — сказал Цезарь, — у вас все впереди. У вас служба только начинается. Говорят, к новой парадной форме солдату белую рубашку выдавать будут. Здорово, в белой-то рубашке. А?
— Не обессудьте за любопытство, монсиньор, проекты законов вам присылают по почте или с нарочным? — Генка решил не оставлять без внимания сообщение Кравчука относительно новой формы.
— Все хохмочки, Карпухин? Лектор у нас выступал не так давно, морской полковник из Москвы. Он и говорил. В других, мол, армиях социалистических стран солдаты носят белые сорочки. И у нас будут.
— Да я разве против? — сказал Генка и, подняв голову, добавил, обращаясь к нам обоим: — Вы, старики, не обижайтесь. Хочется подурачиться. Может, всем повеселее станет.
— Дошло, выходит, господин оптимист, или как там тебя, — хотелось найти слова побольнее, похлестче, — Вот после учебы ребята поедут служить за границу, а нас, пьянчуг окаянных, в назидание потомству зашлют туда, куда Макар телят не гонял.
Генка тотчас отпарировал:
— Старик, оставь проповеди, Карпухина этим не проймешь. Карпухин выше любой проповеди. И служить Карпухин будет там, где ему, как пишут в твоей любимой многотиражке, прикажет Родина. Понял? Так что ты уж, сделай милость, не стращай ни Макаром, ни телятами. Что касается заграницы, то чего я там не видел? «Как бы ни был красив Шираз, он не лучше рязанских раздолий». Понял? Поэт на моей стороне.
— Выговорился?
— Считай, что так.
— Тогда приятных снов.
— Спасибо.
В камере воцарилось молчание. Где-то за стеной булькала вода, в коридоре лязгал подковками о цементный пол часовой. Я понимал, что уснуть, наверное, не удастся. А вы бы уснули, если бы оказались под арестом? Комбат дал пять ночей и пять дней на раздумье. Много, товарищ майор. Честное слово, много! Мне и нынешней ночи хватит с избытком. А за стеной все булькает и булькает. И часовой — не может он, что ли, постоять на одном месте? — изотрет все подковки о цемент. Скорей бы приходило завтра. На вещевом ли складе, на кэчевском ли, а может, в комендатуре — в общем, куда направит капитан Семин, будет лучше и легче: как-никак — дело. А тут… Лезут в голову всякие мысли, одна нелепей другой… А ведь предстоит еще пройти через чистилище комсомольского собрания. А если возьмут да исключат? И поделом, чего с выпивохами церемониться… Да нет, не сделают этого. Разберутся, что к чему… А вдруг?
