Миша Калач появился на пороге с рюкзаком и одеялом, свернутым в трубку, уныло посмотрел на луга, в которые уходил Витя Пенкин, и неуверенно попросил:
— Можно я останусь, Василий Терентьевич? Я же с Витей…
— Нет, не останешься! Я знаю, кому надо домой в первую очередь.
Василий Терентьевич никогда не менял своих решений, и Миша, зная это, пошел на последнее:
— Тогда можно я сбегаю к ребятам и… быстро вернусь?
— Валяй! Только сейчас же обратно!
Миша бросил у порога рюкзак и одеяло, хлюпая большими сапогами, кинулся за ребятами. Догнал Гришу-старшего, остановил его. Прыгая на одной ноге, придерживаясь за Гришу, начал стягивать сапог.
— Разувайся!
— Ты что? — удивился Гриша.
— Давай быстрей, некогда.
— Дак, дак… — растерялся Гриша-старший, — мои сапоги еще хорошие.
— А мои — новые. Снимай давай! Петькины ведь это утром были!
И Гриша-старший, повинуясь настойчивости Миши, разменялся с ним сапогами.
Летчики поторапливали, и вскоре все, кто улетал, расположились в вертолете. Валю усадили на откидное сиденье, набросили на плечи одеяло, ноги укрыли шубой. Двое летчиков поднялись в кабину, а тот, что с усиками, — это был бортмеханик — и врач остались с ребятами в салоне. Бортмеханик накрепко закрыл дверь на защелки.
Ребята помахали Василию Терентьевичу. Он тоже поднял руку.
Взвизгнув, зарокотал мотор, завертелся, набирая скорость, винт. На земле замелькала от него мельничным ветряком тень. Все быстрее, быстрее раскручивался винт, машина начала мелко подрагивать и наполняться тягучим гулом. В круглые окна-иллюминаторы было видно, как от скорости вращения словно расправляются мощные лопасти, как полощется вокруг трава.
Василий Терентьевич отступил к самой стене дома, придерживая фуражку.
Дрогнув, качнулась лобастая махина, приподнялась, осела, будто разминая ноги перед прыжком, и плавно стала набирать высоту. И все как-то сразу переменилось, отодвинулось, измельчало. Убегающий домик сделался похожим на спичечную коробку, а телята на лугу — как букашки. Ребята — того меньше. Стоят с поднятыми руками, должно быть, машут, но движений уже не различишь. И только альпийские луга — покатые, взгорбленные, выгнутые в лощины, лишь кое-где разделенные куртинами овражного леса — по-прежнему удивляют и поражают своими необжитыми, суровыми пространствами.
Но вот уже и луга позади, вертолет летит над тайгой. Машину плавно покачивает, звеняще стрекочет над головой винт. Необыкновенную легкость чувствуют в себе ребята. Словно, оторвавшись от земли, они оставили на ней и все тяготы многотрудного похода. Так и хочется вздохнуть поглубже, посвободнее.
