— Не надо так! — заверещала Катька. — Кто вас просит?
Перед ней столбом стоял небритый худой мужик и глупо ухмылялся.
— Это кто, чебак, что ли, такой большой? — тоже не шибко умно спросил я.
— Еще один нашелся! — показала на меня Катька пальцем. — Во дают дяди! Этот рыбы сроду не видал, тот ее ногами…
Но быстро сменила гнев на милость, принялась объяснять:
— Щокур это. Видите, нос у него остренький, карандашиком? А у муксуна — у того тупой, как обрубленный. Вот такой! — и она изобразила, какой у муксуна нос, смешливо приплюснув пальцем свой, веснушчатый и грязный, а заодно и показала небритому мужику язык. — Щокур, говорю. Третий сегодня…
Я помаленьку начал заводиться. Нет, не то чтобы я был уж очень заядлым рыбаком, просто дома у меня имелось немало всяких рыбацких снастей, и я изредка — бывало, летом, бывало, зимой — выезжал с приятелями на пригородные водоемы. Случалось, и ловил — когда окунишек на ушку, когда пару щучек, ну, а если уж здорово повезет, вытаскивал и подлещиков. Но при всех самых оптимальных вариантах улов редко превышал вместимости рыбацкого котелка или полиэтиленового мешочка…
«Уж не съездить ли в «Спорттовары», не купить ли удочку? Ведь у меня еще несколько вечеров впереди».
И только я так подумал, Катька предложила:
— Берите, дядя, если охота, вон ту удочку, а то мне все равно некогда к ней бегать. С одной замаялась. А червяки в банке. — И Катька показала на привязанную к перилам еще одну леску, толстенную, всю в петлях и узлах.
Не успел я приняться за дело, как почувствовал на плече чью-то руку.
— Брось, земеля, разве это рыба? Хочешь, я тебя с головой завалю не такой?
Сзади стоял тот самый небритый мужик с изжеванной папиросой в зубах.
— Давай познакомимся, вижу, что приезжий, а я здешний, из местных, в общем. — Он протянул сухую, но крепкую руку: — Гоша. Из Пензы.
— Так местный или из Пензы? — не понял я.
— Ну, в некотором роде местный, третий год здесь, а сам из Пензы, — туманно объяснил Гоша и повертел растопыренной пятерней перед своим лицом, дескать, тут все не просто, долго рассказывать.
— В некотором роде местный, — повторил он. — А в сущности, какая разница — откуда я? Если даже скажу — из Москвы, мало из этого интересу. Я тебя спрашиваю: рыбы надо?
Быстро, воровато метнул взглядом вокруг, зачастил:
— Сырок, муксун, щокур. Можно и нельмушки…
У Гоши было бурое, прокуренное лицо, запущенная борода, а точнее, щетина росла клочьями, где пусто, где густо, и там, где густилась, меркло взблескивала сивой проседью. С проседью были и длинные, слегка вьющиеся волосы, сейчас растрепанные ветром и тусклые от грязи. Он выглядел еще не старым, если вообще не сказать молодым, но жизнь, видать, не шибко-то фартила ему, весь он был какой-то мятый, подержанный, с тревожной усталостью в глазах. Эти не старые его глаза, голубые и когда-то открытые людям, сейчас с опаской и надеждой смотрели на меня.
