…Нью-Йорк небоскребов – вроде бы чисто американская вещь, таким и представляется город по фотографиям, сделанным с палуб входящих в порт трансатлантических лайнеров, давно превратившихся из кораблей в недельные санатории для миллионеров. Но изнутри Нью-Йорка небоскребы не видны, вот в чем дело. Ничего не видно, кроме обычных первых пяти-восьми этажей, гранитных и мраморных облицовок, витрин, ресторанных дверей, офисных табличек и прочих приземленных деталей городского быта. Разве что встанешь посреди тротуара, как глупая деревенщина, закинешь до предела голову, и начнешь считать уходящие в точку ряды окон, и ослепнешь от стеклянного сияния, и небо проглянет далеко-далеко… А вид издалека на небоскребный этот пейзаж ничем, в принципе, не отличается от вида на парижский Дефанс или лондонский Док-ленд. Просто нью-йоркские небоскребы были первыми, вот их и привыкли считать особенными. Что же касается Свободы, маячащей перед городской гребенкой на всех открытках, то ведь происхождение этой дареной статуи французское, и сильно уменьшенный ее экземпляр стоит на Сене.
…Центральный парк – пожалуй, единственное ни на что не похожее, собственно нью-йоркское место. Такого парка нет больше нигде, это не совсем парк – скорее, это аномалия. Будто каменный город дал гигантскую трещину, разошлись асфальтовые и гранитные покровы, и явилась на свет непокоренная, выстоявшая в схватке с человеком природа – вековые деревья, валуны, ручьи и сырые поляны. Окружающие огромные дома выглядывают из-за деревьев, проезжают краем парка кареты и фаэтоны, любимые туристами из Азии и провинциальной Америки, знаменитые утки взлетают со знаменитого пруда, напуганные мотором игрушечного катера, но все это остается на периферии зрения, главное же ощущение – ты покинул цивилизацию.
…А еще я вспоминаю истинно нью-йоркское, невозможное нигде, кроме этого города, приключение. Однажды поздно ночью, находясь в сильно приподнятом настроении, я вдруг решился на весьма рискованное путешествие: пешком с тридцать третьей улицы, где я засиделся в гостях, на сто вторую, где я квартировал в доме, как сказали бы у нас, «для малосемейных». Меня отговаривали, но я решил так твердо, как можно решить только в очень-очень приподнятом настроении, и отправился. Первые полчаса прошли скучно, я топал по темным и абсолютно пустым авеню, слыша, как говорится, стук своих каблуков. Но где-то после сороковой улицы, там, где гнездится малочисленный и робкий манхэттенский разврат, стало посветлее, и я решил по короткому проулку перейти на Бродвей и уже по нему идти дальше. Тут они и возникли из ниоткуда (позже я сообразил, что из выезда подземного паркинга): трое в широких, как бы спадающих штанах и еще более широких футболках с капюшонами, надвинутыми на почти и без того невидимые черные лица. Все трое были на голову выше меня, немаленького. «Помоги деньгами, приятель, – сказал тот, который приставил к моему животу порядочных размеров нож. – И не шуми». Я вытащил из нагрудного кармана предусмотрительно отложенные туда две десятки. «Нет, – покачал капюшоном ночной собеседник, – нам нужны все твои деньги, парень». Я благоразумно достал и раскрыл бумажник. Двумя пальцами он вынул оттуда все имевшиеся сто пятьдесят долларов, не тронув рубли и пластиковые карточки. «Оставь на такси, – попросил я, – мне еще до сто второй добираться». Он засмеялся. «Иди, как идешь, – сказал он добродушно, – больше никто тебя не остановит». Он снова засмеялся. «Это ж надо, – сказал он, насмеявшись, – с тридцать третьей на сто вторую ночью пешком! Чудные вы, русские…» И все трое исчезли мгновенно и беззвучно (но я успел заметить, что они были на роликах, чем объяснялся и рост, и скорость передвижения). Еще через час я дошлепал до своей сто второй, и со мной действительно ничего больше не произошло.
