Очнулся оттого, что меня осторожно трогают за плечо.
– Ваша жена пришла в себя. С ней будет все нормально.
– А Машенька? – спросил я поднимаясь. – Дочка?
Ответ я уже знал. Будь он иным, врач бы с этого и начал: «Все нормально, удалось спасти обеих».
– Мы сделали все, что могли, но… – он развел руками. – Слишком серьезные повреждения. Идите к жене, вы ей сейчас нужны.
Я пошел.
* * *
Домой я Надю забрал через три дня. Вез и думал, как она вдруг постарела. Морщин не добавилось, седины не появилось, но глаза, поза, заторможенность… Теперь она выглядела на свои несколько тысяч лет. Да и я вдруг почувствовал, как надоело мне коптить это небо.
Мы не разговаривали все время, пока Надя лежала в больнице. Я просто часами сидел возле нее и держал за руку. Иногда помогал встать и водил в санузел – все это молча. Палату я ей тоже оплатил на одного, хотя особой нужды в этом не было. Мы с тем же успехом могли провести эти три дня в центре бурного митинга, вряд ли он доставил бы нам какие-то неудобства.
Всей необходимой информацией мы и так обменялись. На Надю накатило, когда она держала в руках «Пианино». Она не растерялась, пережала «узелок», не допустив прыжка. И тогда отдачей ударило по Машеньке…
Мы вошли домой в полном молчании. Я помог Наде раздеться и снять обувь, отвел к кровати. Она легла как упала, поморщилась, упершись ребром во что-то твердое, извлекла помеху из-под себя.
Это было «Пианино». Только теперь Надя, наконец, заголосила.
Я проснулся оттого, что Надя металась по кровати. Осторожно разбудил ее.
– Ну-ну-ну, – сказал я, крепко обнимая свою половинку, – я тут, я тут. Опять кошмар?
Надя кивнула, давясь от слез.
– Машенька?
Снова кивок.
– Она просила, чтобы я ее забрала оттуда, – сквозь слезы прошептала Надя. – У нее как раз в эти дни должен быть день рождения. Шесть лет.
Теперь кивнул я. Шесть лет. И все эти шесть лет Надя верит, что наш ребенок где-то живет чудовищной не-жизнью. Мне нечего говорить, я могу только еще крепче обнять жену.
– А мы больше никуда не прыгаем, – вдруг сказала моя половинка. – Ни ты, ни я.
И тут тоже ничего не добавишь. Не прыгаем. Ни разу с тех пор не чесались лопатки, ни разу я не почувствовал головокружительный запах валерьянки. И у Нади, я знаю, то же самое.
Все это уже сто раз обсуждалось.
– Я думаю, – Надя уже почти успокоилась, – мы теперь обычные. Мы проживем свою жизнь и умрем, как все.
Я пожал плечами:
– Поживем – увидим. То есть помрем – увидим.
