Эк его расколбасило…
– Я живой, – успокоил я разволновавшегося Диму, – мне не плохо. Мне удивительно. Какая колея? Что ты несешь?
– Да неважно! Колея у каждого своя… Просто…
Он вдруг опустился до театрального шепота.
– Я живу уже во второй раз…
Я окаменел. Или поплыл. Или черт знает что со мной стало. «Во второй раз»? Он – такой же, как я?! То есть не совсем такой, я-то уже тысячный раз живу, или стотысячный, а он – всего второй… Но он – тоже?.. Я не один такой в мире?!..
Да, кажется, сегодня мне пригодится помощь бригады кардиологов, что вторую неделю тусуется в домике для гостей. Сердце работает с перебоями.
– Ты… – я вдруг понял, что не могу подобрать нужное слово, – ты… переселяешься в другие тела?
Сказал – и стало мучительно стыдно. Есть вещи, которые оказываются глупостями, как только произнесешь их вслух.
Хорошо, что Меценат смертельно пьян.
– Нет, – ответил он, нимало не удивившись, – я в свое тело вселился. Но по второму разу. Я, понимаешь, жил, жил… А потом ррраз…
Наверное, он что-то показывал руками, забыв про темноту и мою незрячесть.
– …и я снова молодой. – Меценат явно хвастался. – Но все помню! Все будущее помню! И про Тошку, и про отца, и про тебя…
Тут он снова встревожился.
– Только ты не помирай, ладно? Нет, когда-нибудь потом, когда будешь старый и дряхлый – тогда ладно… Тогда все помрем. Но в ближайшее время… Нет, я точно скажу: 13 августа помирать не смей! А то я тебя…
И вдруг он заплакал. Горько и жалко, как ребенок, который смотрит на любимого щенка и просит: «Шарик! Ко мне! Встань, Шарик!». А Шарик валяется на дороге, сбитый самосвалом, и может только поскуливать. Я нашел руку Мецената и погладил ее.
– Дима, ты чего? Ты успокойся!
Он не схватил мою руку, наоборот, словно столбняк на него напал. Сидел и шептал:
– Не умирай!.. Я никого!.. Все… так хоть ты!..
Я гладил его по руке, но он плакал все горше и горше.
– Миша! – негромко крикнул я.
Тут же распахнулась дверь, и Миша, причитая и успокаивая, повел Мецената из спальни.
* * *
Мы ни разу не вспоминали события того вечера – ни я, ни Меценат, ни тем более Миша. Но по мере приближения 13 августа мне становилось как-то не по себе. Вот странно: неисчислимое количество раз приходилось умирать, даже убивать себя или лезть под пули – никогда не было страшно. Наверное, потому, что смерть была всегда либо внезапной, либо спланированной. А тут… Я впервые понял, что это такое – страх смерти. Он ведь был и у меня когда-то… наверняка был, но выветрился за время болтания от тела к телу, от оболочки к оболочке. И вот – проснулся снова.
