Тут зазвонил телефон. Он звонил и раньше. Я не стал отвечать. Оказывается, бывают и продукты вроде песен Beach Boys (скажем, In My Room, God Only Knows, Sloop John В) — от которых невозможно оторваться.
Но вот арахисовая паста кончилась, и мы с Ньютоном обменялись горестными взглядами.
— Прости, Ньютон, но боюсь, у нас больше нет арахисовой пасты.
Не может быть. Ты, наверное, ошибся. Проверь еще раз.
Я проверил.
— Нет, я не ошибся.
Хорошенько. Проверь хорошенько. Ты мельком взглянул.
Я проверил хорошенько. Даже показал Ньютону дно банки. Он по-прежнему не верил, поэтому я поставил банку прямо ему под нос, где он явно хотел ее видеть. Ну вот, я же говорил, что еще осталось. Смотри. Смотри. Он вылизывал содержимое банки до тех пор, пока ему тоже не пришлось констатировать, что паста закончилась. Я расхохотался. Никогда не смеялся прежде. Очень странное чувство, но нельзя сказать, что неприятное. Мы с Ньютоном перебрались на диван в гостиной.
Зачем ты здесь?
Не знаю, спрашивали меня об этом глаза собаки или нет, но я все равно ответил:
— Я здесь, чтобы уничтожить информацию. Информацию, которая существует в корпусах определенных машин и мозге определенных людей. Такова моя цель. Хотя очевидно, что, находясь здесь, я также собираю информацию. Насколько изменчивы люди? Насколько кровожадны? Насколько опасны для себя и окружающих? А их пороки, которых великое множество? Неисправимы они или надежда есть? Такие вопросы приходят мне в голову, даже если меня не просят над ними задумываться. Но в первую очередь мое дело — уничтожать.
Глаза Ньютона смотрели с грустью, но он не судил. Так мы и сидели на пурпурном диване, довольно долго. Я понимал, что со мной что-то происходит — с того самого момента, как я услышал Дебюсси и Beach Boys. И зачем я только их включил? Десять минут мы просидели в молчании. Наше траурное настроение изменилось только при звуке открывшейся двери.
Это был Гулливер. Он на мгновение замер в прихожей, потом повесил пальто и бросил на пол школьную сумку. В гостиную он вошел медленно, не поднимая глаз.
— Не говори маме, ладно?
— Чего не говорить-то? — спросил я.
Он замялся.
— Что я прогулял школу.
— Ладно. Не скажу.
Гулливер посмотрел на Ньютона, голова которого снова лежала у меня на коленях. И как будто смутился, но ничего не сказал и повернулся к лестнице.
— Что ты делал у железной дороги? — спросил я.
Я заметил, как напряглись его руки.
— Что?
— Ты стоял там, когда проезжал поезд.
