— Поднимай, — приказал я Гулливеру. — Поднимай крышку.
— Крышку?
— С конфорки.
Он поднял стальной колпак и отвел его назад, не выразив ни капли удивления.
— Помоги мне, — сказал я. — Он сопротивляется. Надо обезвредить его руку.
Вместе нам хватило сил, чтобы прижать его ладонь к раскаленному металлу. Пока мы держали его, он исходил душераздирающими воплями. Я понимал, что делаю, но в этих воплях я слышал конец мироздания.
Я совершал самое тяжкое преступление. Уничтожал дары и убивал своего собрата.
— Нужно держать, — кричал я Гулливеру. — Нужно держать! Держи! Держи! Держи!
Потом я переключил внимание на Джонатана.
— Скажи им, что все кончено, — прошептал я. — Скажи, что ты выполнил миссию. Скажи, что с дарами возникла проблема и ты не сможешь вернуться. Скажи им, и я прекращу боль.
Я лгал. С расчетом на то, что они настроены на него, а не на меня. Ложь поневоле. Джонатан сказал кураторам, но его боль не прекратилась.
Сколько мы так простояли? Секунды? Минуты? Как в парадоксе Эйнштейна. Горячая плита против хорошенькой девушки. Под конец Джонатан сполз на колени и стал терять сознание.
Слезы катились у меня по лицу, когда я наконец убрал с печи ту липкую массу, что осталась от его руки. Я проверил пульс. Джонатана не стало. Нож пронзил ему грудь снизу, когда он упал на спину. Я посмотрел на руку, потом в лицо. Оно было чистым. Джонатана отсоединили не только от кураторов, но и от жизни.
Чистым его лицо было потому, что он обретал свою истинную внешность — началась клеточная реконфигурация, которая автоматически запускается после смерти. Весь его облик менялся, выравнивался. Лицо сплющивалось, череп становился легче, кожа покрывалась переливами пурпурного и фиолетового. Только нож в спине не исчезал. Странно. В контексте этой земной кухни существо, устроенное в точности как я когда-то, казалось мне совершенно чуждым.
Монстром. Тварью. Не мной.
Гулливер смотрел во все глаза, но молчал. Шок был настолько сильным, что трудно было дышать, не то что говорить.
Я тоже молчал, но из более практических соображений. Если честно, я волновался, что и так сказал слишком много. Возможно, кураторы слышали все, что я говорил на кухне. Я не знал. Но я точно знал, что сделал еще не все.
Твои силы они забрали, а свои оставили.
Но прежде чем я сошел с места, у дома остановилась машина. Изабель вернулась домой.
— Гулливер, это твоя мама. Не пускай ее сюда. Предупреди ее.
Он вышел из комнаты. Я вернулся к жару конфорки и положил ладонь на то же место, куда прижимал руку Джонатана и где еще шипели остатки его плоти. Я прижал ладонь к раскаленному металлу и ощутил чистую, всеобъемлющую боль, которая затмила пространство, время и чувство вины.
