Штабс-капитан понял вдруг, что очень устал.
И ничего, – совсем ничего, – не хочет.
* * *
Ночью штабс-капитана разбудил слабый шепот.
– Ваше высокоблагородие, – шептали над головой капитана.
Тот, не удивившись, сел. Денщик всегда предпочитал стучать на провинившихся по ночам. Но на этот раз разбудил он капитана совсем по другой причине. В руках денщик держал табличку из глины.
– Ваше превысокоблагородие, – сказал тихонько денщик.
– Ваше королевское величество, – сказал он.
– Пока вы изволили отдыхать, я тут рецептик, – сказал он.
– Того… – сказал он.
– Они, его, оказывается, в тайнике хранили, – сказал он.
Бережно протянул Лоринкову табличку с рецептом кукурузного меда. Штабс-капитан сел. Храп раздавался над поляной. Вдалеке маячил неясной тенью памятник Штефану. Пахло невыносимо трупами, которые, конечно же, не закопали. Лоринков потер виски.
По низкому бессарабскому небу сползали крупные да влажные, – словно слезы – молдавские звезды… А ведь я один теперь, совсем один, понял Лоринков. Последний из молдаван, вдруг вспомнил все про себя он…
Молчал штабс-капитан долго. Денщик смотрел выжидающе.
– Молодец, Сергунька, – сказал Лоринков.
– Будешь за это у меня еще и ординарцем, – сказал он.
– Ваше благородие, – сказал Сергунька, упал на колени и вдруг заплакал.
– Я ведь… ваш благородь… я ведь знаю… все про вас, – сказал он, рыдая.
– Я ведь и сам – последний еврей… – сказал он.
– Я никому не скажу ваше благородие, я на вас век молиться бу… – сказал он.
Лоринков, словно с недоумением глядя на затылок денщика, бросившегося целовать левую руку, выхватил палаш правой. Отойдя на шаг назад, рубанул что есть силы. Поглядел, как денщик уткнулся лицом в землю, словно на вечерний намаз. Отвернулся брезгливо от разрубленного затылка. Посмотрел на табличку, шевеля губами, потом бросил ее оземь.
Наступил, растоптал.
– Сергунька, Сергунька, – сказал он трупу, повышенному до ординарца.
– Вы, евреи, себя еще понапридумываете, – сказал он задумчиво.
– А мы, молдаване, и правда кончились, – сказал он грустно.
Вышел из лесу, побрел к холму у реки. Там остановился и огляделся. Шумел где-то внизу Днестр, усеянный отражениями звезд. Молдавская ночь – жирная, густая, словно вино, которое ренегат Лоринков, конечно же, помнил, – окутывала мир. Выглядел он сейчас совсем как до войны. Словно и не было Катастроф, резни, бойни, горя, бед… Ночь все спрятала, и выглядела сейчас Молдавия непривычно мирной, непривычно тихой, непривычно спокойной.
