белокурый, с надвинутым на глаза широким, тяжелым лбом, и губы его, тонкие, под рыжеватыми усиками, складывались в язвящую усмешку...
Вдоль отлогого склона медленно ползла большая отара. Издали она сливалась в сплошное светло-серое пятно с размытыми, слегка колышущимися краями. На ишачке сидел чабан в островерхой войлочной шляпе. Ноги его едва не касались земли. Было похоже, что он не едет, а плывет в зыбком, начинавшем накаляться воздухе. Звуки, доносящиеся снизу, только подчеркивали осязаемую, уплотненную тишину, разлитую над плато.
И в этой тишине он услышал вдруг — и не поверил, не поверил тому, что действительно слышит! — когда до него донеслось:
— Дзень добры, пан Феликс!.. Дзень добры!..
2
Впрочем, он надеялся втайне, что так именно и случится. Что так может случиться. Вполне. Хотя и не предупреждал никого о своем приезде. Но уже в аэропорту, выходя из низенькой деревянной оградки, отделяющей взлетное поле, он уловил несколько смутно знакомых лиц среди встречающих самолет, кому-то даже кивнул, отвечая на приветствие, а в гостинице добрые полчаса толковал с обрадованно и как-то почти по-родственному улыбающейся ему Рымкеш, досадуя в душе, что снова забыл прихватить для нее три-четыре пачки хорошего чаю. Правда, он тут же раскрыл чемодан и выложил — хотя и единственную, запасенную в дорогу, зато большую, стограммовую, с белым индийским слоном на этикетке...
Так что могла, вполне могла она услышать о нем от той же Рымкеш, а утром заскочить в гостиницу, не найти, поднять голову — и увидеть на вершине скалы, где он торчал на виду у всего городка... В сущности, не было ничего удивительного, если случилось так, как он надеялся. Но за последнее время он свыкся с тем, что задуманное рушится, предполагаемое — не удается.
Так и сейчас: он сразу, конечно же, узнал голос, низкий, бархатистый, «ночной», как определял его про себя, узнал -хотя прозвучал он на высокой, даже резковатой ноте, и не был в нем привычных грудных переливов. Она крикнула, не добежав, прокравшись наверх узкой ложбинкой, и зашла сбоку, но не выдержала игры до конца. И он повернул голову, веря и не веря. И увидел ее — в нескольких шагах, легконогую в коричневом платьице, от которого кожа на ее крепких икра и по локоть обнаженных руках казалась еще смуглее, а кари блестящие глаза — еще темнее, с золотистыми бегучим огоньками в глубине зрачков.
— Дзень добры, пан Феликс!
Все-таки ее появление, и эти слова, и самый момент, когда она возникла,— все было почти неправдоподобно...
